Солнцедар

— Хорошо. Мацеста так Мацеста. Сейчас по расписанию — физиотерапия. После обеда мой уазик отвезёт вас в лечебницу. Располагайтесь, товарищи подводники.

Помявшись в дверях на всякий случай — глядишь, соскочит с какого языка доброе слово, — Лебедев не солоно хлебавши, наконец, удалился.

Позгалёв вразвалку двинул к окошку-витражу, толкнул одно из стёклышек, со скрипом отъехавшее, уселся на узкую дугу подоконника, невесело закурил, окутав сизыми клубами Ахун.

— Ну, как вам казематы? Мягко, сукин кот, стелет.

Никита нетерпеливо поглядывал на лебедевские дары, оттого едва проникся хрипатой иронией Яна. Мурзянов, тем временем, куда-то за груду подушек, швырнул свою сумку, будто она и была главной виновницей всех бед, упал на ближайший матрас, сцепив руки за головой.

Обрамленные облачком золотистой закатной пыли дары остались стоять отверженными — ни капли видяевского внимания. Никита же, как ослеплённая блеском сорока, едва сдерживался — сверкающее чудо хотелось изучить поближе.

Пока видяевцы предавались брезгливой грусти, он подошел к подаркам. Серебристый телевизор «Сони», не новый, с царапанным корпусом и базальтово-чёрный видеомагнитофон «Хитачи» — тоже бывалый. Как их занесло сюда? Каким искривлением пространства выплюнуло? Рядом в две стопки — кассеты. Беглого взгляда хватило, чтобы определить — тут был весь пантеон богов: летающий Брюс Ли, бугристый Шварц, человек-шпагат — Ван Дамм, даже Эдди Мёрфи тут имелся.

— Что там за бакшиш, штабной? — Позгалёв, наконец, проявил к подаркам интерес.

— Шварц, Эдди Мёрфи, Ван Дамм!

— Бухло, в смысле, — пульнул бычком в направлении Ахуна капитан.

— А-а… — убрав кассеты под мышку, Растёбин нагнулся к ящику. Достал одну, в стружечной пыли.

— «Солн-це-дар», креп-кое.

— Скажи-ка, дядя, ведь не-даром отцы травились «Солнцедаром», — затянул хмуро Ян.

— Пришла бабка на базар и купила «Солнцедар». Ладушки, ладушки, нету больше бабушки, — угрюмо подхватил Алик.

Матрасы припахивали дремучей прелью, из подушек торчал пух и прах, и вообще выглядело это добро так, будто долгие годы колесило по всему Союзу в плацкарте.

Мелочи, рассуждал Никита, водная панорама и чудо-видео-двойка всё искупают.

— А Лебедь, глядишь, нормальный мужик, — усмехался Ян, расхаживая кругами по матрасам и словно читая Никитины мысли, — такой нам терем за всё, да с видюшником. Как его не понять, если каждый начнёт тут фестивалить, права качать? Разнесут же по кирпичику хренову здравницу, — он сёк Растёбина своими хитрыми смешливыми щелями, и тот нет-нет, да и ловил себя на ощущении, что этой очередной подначкой пару-тройку приязненных мыслей о нормальном мужике Лебеде каптри в нём как крюком поддел.

— И вообще, Мурз, керогазить-то сколько можно? — лукаво взывал теперь к Алику, усевшись на пыльную подушку, — пора о здоровье подумать. Мы ж вроде как свою требуху напрокат родине сдали. А вдруг министр не подпишет? Прежде чем заглянуть в бутылку, подумай, мичман, что ты — человек государственный! По такому случаю капни-ка мне, Никитос, этого солнцедарма. Лебедь думал, этикетку увидим — завяжем. Силачом слыву не-даром — похмеляюсь «Солнцедаром»!

Растёбин изучал аппаратуру, и отвлекающие позгалёвские просьбы пришлись некстати.

— Алик, штопор! — попросил Ян.

— В сумке.

— Будь другом, Никитос…

— Там, в боковом, — давал целеуказание Алик самому молодому.

Штопор был найден. Не без труда управившись с пробкой, Никита выпустил «Солнцедар» на волю.

— Дрянь, конечно, — пригубил капитан, — только б не оказалось сонными каплями — с этой клопоморовкой бывает. Нет, слышали — «хоть посуду можете колотить»! Кругом в поролоне, как дурном доме!

Шаги на лестнице. Стук в дверь. Верочка.

— На физиотерапии уже ждут.

— Кто там, Веруня, сегодня?

— Катя.

— Ну чё, хапнем воздушка из барокамеры?

Ян встал, подошел к Никите. Кинув тяжелую лапу ему на плечо, не оставил ни шанса дёрнуться обратно к подаркам. Затем, уронив в стаканы ещё по хорошей капле и прихватив бутылку, погнал мичманов в процедурную.

— Вперед, лентяи! За пенсией!

Жгутовка

Сегодня дежурила смена Катерины. Синеглазая, чернобровая некрасавица с потрясающей фигурой, аппетитно очерчивающейся даже сквозь скучный медицинский халат. В санатории — единственная, кто на заигрывания Яна отвечала морозным равнодушием, Нелли Валерьевна — и та при виде лысого молодца масленела взглядом.

Ян с порога опасно взмахивал «Солнцедаром», норовя заключить девушку в объятья.

— Руки! — растопыривала свои инеистые колючки Катерина.

С Позгалёвым, впрочем, Катя вела себя нарочито холодно, словно поняла — такого охмурить можно лишь показной неприступностью.

— Стакашей, что ль, дай, — для видимости затухал Ян, — или мензурок.

— Коменданта сейчас позову, будут стакаши-мензурки.

— Зря ты, зая, такая зимняя. Знаешь, чей это презент? — грохотал ногтем по бутылке Ян. — Лебедевский. Так что всё с высочайшего…

— Я вам не зая, — одёргивала халат резко, как боец гимнастерку, — сначала педали, потом хоть упейтесь. Прячьте, пожалуйста, бутылку.

— Хорошо, хорошо, только не рычи, зая.