Солнцедар

Не размыкая глаз, Никита ждёт: сейчас вынесут замок, ворвутся, забряцают наручниками. Барабанят сильней. Растёбин промаргивается, встаёт. Алик отрывает голову от подушки: всклокоченный, смотрит на Никиту, на дверь безумными со сна глазами. Позгалёву — хоть бы хны: выводит носом рулады.

— Сладко сволочуге спится, — шипит Алик.

— Откройте!

Верочка?

Никита идёт, открывает. Она.

— Вас к коменданту. Всех троих. Ждёт на танцплощадке.

— Че-го?

— Там теперь сборный пункт. Штаб чэпэ этого. Пять минут вам, потом, сказал, уедет в город. И билеты обратные возьмите.

— Какие билеты?

— Вы самолетом? Если самолетом — обратные на самолет. Сказал, обязательно.

Над увитой плющом рабицей танцплощадки — купол цвета хаки: армейская полевая палатка. Рядом кучкуются мужики.

— Ну, если это из-за ментов, Позгаль… — угрожающе цедит Алик.

— Подтяни штаны.

Фанерная вывеска. Плакатным пером — красные рубленые буквы: «Сборный пункт ГКЧП».

У входа — солдатики с кумачовыми повязками на рукавах: буква «К» в круге.

— Комендачи, что ль? — испуганно шепчет Мурз.

— Ну, шапито устроили, — подсмеивается Ян.

— Стоять. Куда?

— Вызывали.

Ян отбрасывает клапан. Все трое входят.

Как в деревенском клубе — ряды стульев. В дальнем конце — Лебедев за столом, сидит в тусклом пучке света от голой лампочки, примотанной к верёвке-растяжке, идущей по брезентовому куполу. Что-то пишет, обложенный бумагами. Справа, слева, на высоких деревянных подпорках — косые, сколоченные аврально стенды, облепленные листами. «Постановление правительства», «Обращение руководства к народу», «Положение о ГКЧП». По брезентовым стенам — долгие волнистые отрезы ватмана: «Восстановим законность и правопорядок!», «Народ поддерживает ГКЧП!». Буквы огромные, наспех писанные, кривоватые. Справа от Лебедева, в ящике, — знамя красного бархата с желтыми кистями. Слева, на тумбе, — знакомый гипсовый бюст с отколотым носом.

— Присаживайтесь, — торопливо, не отрываясь от бумаг, бросает Лебедев, — обратные с собой? Давайте.

Отдают.

— Так, — комендант, деловито щурясь, разглядывает билеты, — Позгалёв… Мурзянов… угу… 24-го, Растёбин — вылет 30-го. Ясно. У меня пока… — помахивает, не глядя на них; прячет билеты в ворохе бумаг.

— Ознакомьтесь, — взамен протягивает Алику и Яну два желтоватых прямоугольника с криво наклеенными машинописными полосками. Никита заглядывает в Аликов. Зевает.

«Телеграмма». Не успевает прочесть.

— Растёбин, вам, — отвлекает его Лебедев. — Держите.

— Мне? Телеграмма?

— Вам, вам.

Хмурясь, берёт прямоугольник, плотный, грубый, с древесными ворсинами, такие же неровные полоски с расхлябанным свинцовым строем букв. Скользит глазами, пробует читать — всё плывет, зыбится. Смешно, с какой радости ему телеграмма? Только буква «ё» в фамилии (в его фамилии!) возвращает глазам резкость.

«Связи введением чрезвычайного положения мичману Растёбину НК срочно прибыть по месту службы в/ч 577909 нач штаба Сев флота Бутримов ДС Североморск».

Что за бред? По какому еще, чёрт, месту службы?!

— Надеюсь, рады? А я-то, — куце улыбается Лебедев, — к общему удовольствию, и даже раньше срока. Как подсобили-то сверху, а? Жаль, не сегодня, в Мурманск, такое расстройство — ближайший рейс только 22-го. Ничего, обратные вам поменяем, новые получите в день отлёта вместе с военниками, — достает из тумбочки их удостоверения, хлопает об ладошку, опять бросает в ящик. — Медицинские карты и докладные о ваших подвигах уйдут по почте. Всё честно, как и договаривались. Вопросы?

Никита снова пялится в ворсистую бумажку: «Мичману Растёбину…».

Однофамилец? Спутали? Может, какому другому Растёбину? Что за дела?!

— Мичман Растёбин, не вижу энтузиазма.

— Вообще-то у меня обратный в Москву. Вылетал из Москвы. Обратный туда же.

— Не проблема. До Мурманска доплатим. Вернёте деньги. В бухгалтерию подойдёте и оплатите.

— У меня Москва… У меня отпуск…

— Какой отпуск, Растёбин? Шарики-фонарики. Кончился ваш отпуск. В стране чрезвычайное. Читали? Командиры лицезреть вас желают.

Сонные подводники глядят на Никиту подозрительно, как на плута, завравшегося враля.

Он отводит глаза, непроизвольно мнёт телеграмму.

— Чего вдруг такая любезность? — обращается к Лебедеву Ян. — Отдай удостоверения, сами разберёмся с обратными.

Комендант опять скашивает глаза в бумажки.

— Общий приказ. Отдыхающим территорию покидать не рекомендовано. Возможны провокации, беспорядки. А телеграмму, мичман, — вскидывает на Никиту увещевающий взгляд, — мять не советую. Исторический документ. Детям, внукам показывать будете — участвовали в восстановлении законности, страну спасали от органичной вашей… Ещё вопросы? Нет — тогда не смею задерживать.

«Срочно прибыть». Сначала Никите сделалось страшновато. Потом даже смешно. Расскажет отцу — вот он посмеётся. Напортачили в штабе. Ошибка. Иные версии он добросовестно гнал, неуверенно посмеиваясь, когда подводники принялись выпытывать:

— Так ты липовый чи нет? Темнишь, гражданин мичман.