Солнышкин у динозавра

— А это наша маленькая тайна. Открывайте!

Храбрец дёрнул за край брезента — увидел вспышку света и, тут же взмахнув руками, грохнулся на палубу.

— Следующий! — пригласил Челкашкин, убедившись, что Петькин и Федькин уже прикрыли первого брезентом.

И с каждым следующим повторялось то же самое. Потому что после жутковатых палубных встреч в физиономию каждому подрагивавшему храбрецу тыкалась громадная голова невероятного гигантского ящера, с горящими глазами и сверкающим стальным зубом!

Глазницы, нужно сказать, электрифицировал динозавру Перчиков сразу после Тарио- ры, чтобы его приятелю Федькину было светлей во время ночных трюмных концертов.

— Ну, теперь — «скорую помощь»! — крикнул Челкашкин Солнышкину, когда последний рэкетир, крепенько стукнувшись о стальной клык, ткнулся вперёд головой и повис прямо на зубах гигантозавра.

И можно представить себе, что было дальше, когда в «скорой помощи» на причал влетел запыхавшийся Бурун со своими дорогими медведями...

Тут выскочила и милиция, и научные сотрудники...

Но на них никто не обращал внимания, а вся команда смотрела на памятник бойцу, из-за которого медленной походкой, за руку

с девочкой, опирающейся на палочку, шёл такой знакомый, совсем поседевший, но не стареющий их общий друг Мирон Иванович, по прозвищу Робинзон. А по тому, как благодарно смотрела девочка на старенький пароход и его команду, вся команда, кажется, потихоньку узнавала её имя...

Робинзон махал рукой, ему хотелось всех обнять. И все хотели обнять его и, конечно, маленькую Машу Парускову. А это значило, что друзья причалили к родному берегу и плавание закончилось.

Ведь если ты стоишь у родного причала, к кому-то протягиваешь руки и кто-то протягивает навстречу тебе, даже в дождь, даже в туман и снег, то, значит, ещё одному плаванию, каким бы оно ни было трудным или лёгким, интересным или не очень, — всё- таки подошёл благополучный конец.

КТО, ГДЕ И КАК

Много раз в письмах и при встрече ребята задавали мне одни и те же вопросы: а что было дальше? а где сейчас Солнышкин? а где Перчиков? а кто? а где? а как?

И я ничего толком не мог ответить сам, потому что давно не был в Океанске.

Но однажды, возвращаясь из командировки, я подошёл к дому и не успел ещё добраться до своей квартиры, как почувствовал себя

так, словно попал на родную палубу. В лицо пахнули знакомые палубные запахи.

Я открыл дверь, и навстречу мне шагнул мой старый морской приятель, механик Мишкин. На плите уже булькала картошка в мундирах, а по столу маршировал целый парад носораздирающих закусок.

Кальмары сушёные, кальмары жареные, рыба-меч под маринадом, капуста морская с трепангами, лягушачьи лапки в китайском соусе, медуза в японском соусе, креветки, огромный варёный красный краб.

— Что это? — удивился я.

— Привет от Борщика! — улыбнулся Мишкин.

— Прямо с парохода?

— Нет, из ресторана, — поправил меня Мишкин. — И не угадаешь, с каким названием.

— Ну с каким же? — спросил я, подвигаясь ближе к столу.

— «Под динозавром», — рассмеялся Мишкин.

На столе, как генерал на параде, стоял сосуд с вкусным океанским напитком, внутри которого плавал похожий на человечка полезный корешок. И, наливая мне этот целебный напиток, Мишкин заметил:

— Это тоже оттуда.

А дальше пошли такие воспоминания, восклицания, рассказы, что человечек в сосуде то и дело взмахивал своими корешковыми ручками. И вот что — в нескольких словах — выудил я из бывшего механика парохода «Даёшь!».

На честно заработанные командой «Даёшь! » и командами нескольких других пароходов деньги в Океанске открыли «Клуб бывалых капитанов», а при нём ресторанчик. Шеф-коком пригласили Борщика, который тут же прибил над входом вывеску «Под динозавром» и, понятно, сбоку повесил спасательный круг с ярким названием: «Даёшь!».

Стоит подойти к клубу — и сразу поймёшь, что земля не перевернулась, жизнь шумит и плавания продолжаются.

Одни моряки заходят туда после рейса в Арктику, другие перед выходом в Антарктику, от одних пахнет морозным полярным льдом, от других — южными знойными цветами.

У входа то и дело слышится:

— Добрый вечер, Евгений Дмитриевич.

— А Ясинский не появлялся?

— Запаздывает.

— А Коваль?

— Так он же вон куда потопал! — И моряки подходят к установленному в холле глобусу, и сидящий рядом с ним старый пёс Верный поворачивает голубой шар лапой и тычет носом в ту точку, о которой идёт речь и в которой он, по крайней мере, десять раз

бывал. И понятно, что вся поверхность глобуса в его уважаемых отметинах.

В разговоры моряков иногда включается представительный швейцар и при случае многозначительно добавляет:

— Ну как же, как же! Плавали. Знаем!

И столько кругом разговоров и историй —

с вихрями, туманами, штормами, — что прохожие качают головой и говорят:

— Штормит!

Конечно, в разговорах то и дело называют бывалых моряков: то Бянкина, то Жере- бятьева, то Кучерявенко, то Журбенко... А Перчикова вспоминает чуть ли не каждый второй! Ещё бы не вспоминать, если человек носится в ракете над твоей головой и то одному, то другому капает на макушку радиограммами: