Соло для оркестра

Ввиду все растущего дефицита на литературный брак пани Плечистая переключилась на кинобрак, ввозимый нашими закупщиками из США, или, как они себя величали, страны неограниченных возможностей, где творцы симулируют интерес к расовым да и другим жгучим проблемам современной жизни и где в боевиках вместе с героями бывает большей частью удушен, удавлен, линчеван или иным образом отправлен на тот свет даже намек на хороший вкус. И пока один из таких фильмов шел в живенских кинотеатрах, мамаша Плечистая из кинотеатров не вылезала, а после каждого ее посещения прапорщик Ванек кидался на поиски злоумышленного насильника. Если же в живенские кинотеатры по ошибке попадал фильм хороший, скажем, Элии Казана или Джона Шлезингера, пани Плечистая писала сердитые заявления в культурную рубрику периодической печати, посрамляя в них экспортирующие организации.

Консуэла, хихикая, поддерживала разговор, а Палец поддерживал на ходу свой шальной «велорекс». Нельзя сказать, что у него полностью отсутствовало желание влюбиться, даже в Консуэлу Плечистую. Ведь большого выбора у него, как известно, не было. Палец не обладал ни одним качеством из тех, что мечтают девчонки увидать в своих потенциальных женихах, да и словоохотливым его назвать было бы большим преувеличением. Кроме профессиональных терминов, в его лексиконе содержалось слов эдак двадцать пять, из которых двадцать было нецензурных. Танцевать Палец не танцевал. И этому сложному и, для начала знакомства, чрезвычайно необходимому искусству его не сумел обучить даже мастер портняжного дела и бального танца Леош Коничек, хотя около самого уха своего подопечного отстукивал ритм вальса: и-и раз-два-три, и-и раз-два-три, а в начале курса обнадеживающе провозгласил, что выучивал плясать карманьолу и не таких медведей.

Во время танцев Пальцу казалось, что природа наделила его значительно меньшим количеством суставов, чем его сверстников.

С самого детства Йозеф Палец слышал, как отец, лежа под очередным механическим монстром, матерится, не умея иначе выразить недовольство собственными неудачами, нежели словом, перешедшим к нам из досоциалистических общественных формаций. Это слово стало для Сатрана Йозефа словом-паразитом, как у другой части молодежи, скажем, обращение «чувак — чувиха».

Так, например, он извинялся перед дамой, которой отдавил ноги:

— Я, барышня… извиняюсь, то есть… этово… стервь… пардон!

Из-за аденоидов он гнусавил, и потому конец фразы не всегда бывал произнесен четко и она звучала как личное оскорбление.

Девушки считали Йозефа Сатрана грубым или, того хуже, просто распущенным хулиганом и дружно отказывались от его провожаний.

Все, но не Консуэла Плечистая, в тот прохладный весенний вечер, когда они возвращались из тряского путешествия. Она, правда, попросила, чтобы он не подвозил ее к самому дому, и у нее были на то свои причины. Она велела проводить ее пешком и страшно при этом хохотала.

Палец затолкал «велорекс» под могучий каштан, отважно взял Консуэлу за руку и гордо повел к дому.

Консуэла заливалась безудержным хохотом. Такая уж у нее была веселая привычка, в эту минуту поддержанная уверенностью, что за ней и провожатым подглядывает из-за шторы бывший жених, с которым она разошлась в прошлый вечер. Экс-суженый был обучен на пекаря. При помощи родителей, деда с бабкой, дядьев, теток и одного доверчивого двоюродного братца он одолел покупку «трабанта» за тридцать шесть тысяч, из коих две трети должен был еще выплачивать. На работе он мог разжиться не более чем парой булочек, которые, остыв, имели вкус резиновых покрышек и вызывали подозрение, что их не пекли, а сушили на крыше. От горячих булочек Консуэлу пучило. Угроза быстро разбогатеть была для пекаря столь же велика, как рыбе погибель в водной пучине.

Консуэла завлекала еще каменщика и облицовщика в одном лице. Этот пройдоха, кроме своих ремесел, овладел также сложным искусством получастных коррупционно-левых профессиональных субпоставок. Получастных потому, что большую часть облицовочного материала он попросту крал на родном предприятии; как человек предприимчивый, он тем самым входил как бы в долю с социалистическим сектором. Впрочем, иных причин там трудиться у него не имелось. В свои тридцать пять лет он был сказочно богат. Ездил на плавно покачивающейся «татре-613», выгодно купленной из вторых рук. Консуэле было неизвестно, что ему отказали уже несколько невест из-за его фантастической скупости и по той же причине бросила жена, сбежав с двумя малолетками. Он жил вместе с родителями в большом новом особняке с холлом и тремя ванными комнатами, дом он оценивал в полмиллиона. Ходили слухи, будто он позволял жильцам купаться только раз в неделю, по субботам, если они соглашались мыться в той же воде, что осталась после него. Жене он выдавал для супа рисинки по счету, а на ночь останавливал часы, чтобы не снашивались.