Соло для оркестра

— Встречаешь меня, женушка? Раньше нужно было, а матери твоей непутевой пусть земля теперь будет пухом. Ну да не об том пришел к тебе поговорить. Видать, уж не жилец я. Вон как все в груди свистит! До осени не дотяну. Пришел я тебе рассказать, где растут бараньи головы, только тебе одной… Никому еще не раскрыл этой тайны, даже брату…

— Может, в хату пройдете? — позвала она его, совсем как чужого. Неужто и вправду когда-то таращились на них коровы в хлеву? Или у нее все так перепуталось в голове?

— Не стоит, лучше здесь. Так слушай. У Медвежьей горы возьми вправо, а дальше иди напрямик. Дойдешь до обрыва, пройдешь его… Да не по дну, вниз не спускайся, пройди верхом. Как обрыв кончится, сверни налево. Пройди метров сто. Шагов этак сто двадцать… Там начнется чащоба. Иди сквозь нее до тех пор, пока свет в глаза не ударит. И сразу увидишь перед собой граб, а вокруг несколько пней. Вот под этими пеньками и ищи… Ну, я пойду. Счастливо тебе! Ах да, чуть не забыл… Я недавно узнавал, не дадут ли тебе как вдове какой пенсии после моей смерти. Говорят, не дадут. Жалко! Ну, счастливо…

Смотрела она на него и только сейчас поняла, что глаза у нее сдают. Видела все как сквозь оконное стекло, сплошь залитое пеленой дождя…

Закрыла она хату, отвязала собаку и пошла к Медвежьей горе. Как это он говорил?.. Под Медвежьей горой сверни направо и иди, пока не дойдешь до обрыва… Перед глазами все плыло как в тумане, палило солнце, ящерка пробежала под ногами, шелестела трава, щебетали птицы… Она шла и видела его перед собой: молоденький, волосы черные как уголь, порты складками топорщатся на худом заду, косолапит… За ним так и дошла до обрыва, повернула налево. Обступила ее лесная гущина, цеплялась, рвала платье, ветки хлестали по лицу. Она шла, продираясь сквозь заросли, пока не забрезжил свет… Вот и граб перед ней. Большой, зеленый. А на стволе его, вверху, куда только мужская рука может дотянуться, вырезано ножом сердце, истерзанное временем и непогодой, а под ним — буквы:

ГАНИЧКА ЖЕНА МОЯ

Он, милый, и рисовать толком не умел, и писал кое-как. Господи, как же волнуется, как бьется ее сердце — так и вырвалось бы из груди к тому, другому, вырезанному на дереве.

И как ей теперь идти домой с таким сердцем?

Перевод со словацкого Н. Попова.

Франтишек Ставинога НЕОБЫЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ ЙОЗЕФА САТРАНА

Йозеф Сатран, по прозванию Палец, работал во вторую смену. И потому первую половину дня посвящал самым неотложным хозяйственным делам, стряпал обед, прибирал в доме или копался в потрохах какой-нибудь авторазвалюхи у себя во дворе.

В то утро он наращивал кирпичную трубу асбестовой. С его крыши открывался вольготный и живописный вид на всю Долину Сусликов. От взора Пальца не могло утаиться и то, что Андула Благова, озираясь, незаметно проскользнула в дом мастера портняжного дела и бальных танцев Леоша Коничека.

Пальца этот факт никоим образом не радовал, ибо в Андулу он был влюблен. Впрочем, Йозеф Сатран был влюблен, конечно же платонически, во всех женщин из Долины Сусликов и тяжко страдал от того, что они, как правило, отдавали предпочтение не ему, а кому-нибудь другому. С того часа, когда доктор Гелена Филипова обрабатывала кровавую отбивную, в которую превратилась его левая рука после взрыва капсюля, он влюбился и в нее тоже и испортил этой доброй докторше не одну минуту жизни.

Палец мог справиться с любой, и с более сложной технической проблемой, нежели обыкновенное увеличение печной тяги. И хотя соседи в Долине Сусликов постоянно подтрунивали над его неудачами на любовном фронте, они весьма высоко ценили его золотые руки и почитали технический талант. Йозефу Сатрану вполне под силу соорудить тут же, совсем из ничего все что угодно, да еще и задарма.

Он давно уже был взрослым парнем, каковыми у нас считаются мужчины, достигшие двадцатипятилетия. Но повзрослеть окончательно ему никак не удавалось.

Еще при жизни отца он выучился на слесаря и слесарил в мастерских шахты «Февраль», ремеслом владел блестяще, даже после того, как от игрушек со взрывчаткой на левой руке у него уцелел один-единственный большой палец. Средний срезало взрывом под корень, а от безымянного остался жалкий обглодыш. Указательный же с перебитым сухожилием скрючился углом. Кроме большого пальца повезло, пожалуй, еще и мизинцу, у которого оторвало лишь фалангу. Хирургу удалось спасти часть ногтевого ложа, из которого теперь торчал ноготок-уродец, похожий на коготь орла.