Соло для оркестра

К тому времени мы с тобой должны были думать еще и о Яне. Она появилась у нас примерно через год после ареста отца. Худая, с бледным до синевы лицом, испуганными глазами, грязная и оборванная. Я даже испугалась ее. Жила Яна с отцом, мать умерла, когда Яна была совсем маленькая, она ее и не помнила. Потом, во время какой-то облавы, забрали и отца, вроде бы за то, что он работал без разрешения. Не осталось никого, кто бы позаботился о девочке. Почти месяц она жила одна в квартире, не зная, что с отцом. У нас была ты, а у нее — никого. Это в десять-то лет! На медосмотре врач обнаружил у нее туберкулез и запретил посещать школу, чтобы не заразила других детей. Как бездомная собака, бродила Яна по улицам, питаясь отбросами; в конце концов голод заставил ее просить милостыню. Кто знает, чем бы все кончилось, если бы не ты!

От директора школы, куда ты хотела опять поместить Яну, стало известно, что у девочки в легких каверна величиной с тутовую ягоду. Так было написано в заключении врача. Директор тебе его показал. Однако помочь не согласился и совета никакого не дал. Не хотел вмешиваться, боялся, что начальство будет недовольно. А тебе терять было нечего: все и так знали, что ты жена коммуниста.

Ни на врача, ни на лекарства денег у тебя не было, но все же ты решила спасти девочку. Тебе и в голову не пришло, что от нее могут заразиться твои собственные дети. И уж вообще ты не считалась с тем, что работать придется больше прежнего, ведь, кроме нас двоих, надо будет кормить еще одного ребенка. Ты, которая всю жизнь проработала в библиотеке и не привыкла к изнурительному физическому труду.

Помнится, однажды ты принесла от мясника, где тоже стирала, пакетик костей. Хозяин, сочувствуя тебе, оставил на костях приличные куски мяса. Ты сварила суп, потом обожгла кости в печке. Как сейчас вижу: сидишь у плиты, поворачивая берцовую кость на горячих угольях, отблески огня пламенеют на твоем лице, а потом толчешь в ступе обожженные добела кости, превращая их в муку. Эту самую костную муку ты добавляла Яне в еду. Не знаю, от кого ты услышала про такой способ лечения чахотки. Лишь недавно, совершенно случайно; я узнала, что способ этот был разработан немецким приходским священником Себастьяном Кнейппом, который занимался также и медициной.

Но кто бы его ни изобрел, факт остается фактом: благодаря костной муке, богатой кальцием, Яна выжила. Спустя пять месяцев, когда тебе, бог знает каким образом, удалось отправить ее на рентген, каверны не обнаружили, она заизвестковалась. Потом ты добилась, чтобы Яну снова приняли в школу.

Вот какая ты была, мама. Помогала людям где только могла и во всякое время — и тогда, когда мы жили хорошо: папа, классный типографский работник, набиравший вручную, получал приличные деньги, потому что заказов у него всегда хватало, — и тогда, когда любой другой на твоем месте сказал бы, что уже нечем и не на что помогать. Фашисты в нашей округе прозвали тебя «белокурая жидовка». Это должно было звучать ругательством и издевкой, они презирали тебя за твои убеждения. Но в глазах честных людей прозвище это звучало, по сути дела, похвалой, наградой за доброе сердце, которого те, что так тебя называли, были лишены или давно перестали с ним считаться.

Не стоит, пожалуй, больше думать о тех годах — годах нужды, унижений, неуверенности, страха за судьбу отца.

Впрочем, в конце лихой поры случился один день, о котором хочется сейчас вспомнить. Никогда еще я не видела тебя в таком волнении. Радостном волнении. Причиной было письмо, которое утром принес почтальон. До сих пор храню его. На конверте стоял штемпель: «Банска Быстрица» — и дата: 16.8.1944. Это я помню совершенно точно. Письмо было от дядюшки Эмиля, который просил, чтобы ты с детьми приехала его навестить, что теперь, спустя много лет, он хочет тебя повидать. Что двадцать первого августа будет ждать с вечерним поездом. Никакого дядюшки Эмиля я не знала, а ты только загадочно улыбалась, собирая в дорогу вещи. Янин папа, которого к тому времени выпустили из тюрьмы, одолжил нам денег на билеты.

Только на вокзале в Быстрице, когда ты впорхнула в объятия отца, я увидела, кто такой дядюшка Эмиль. Ты, конечно, узнала почерк, которым было написано письмо, но нам ничего не сказала — наверное, боялась, что проболтаемся. Тогда я едва узнала отца. Совсем как маленькая Верка, которой в момент его ареста не исполнилось и года.

Отцу с товарищами удалось бежать из тюрьмы. Они скрылись в Банской Быстрице: им стало известно о готовящихся там событиях.

До последней минуты мы верили, что Восстание наберет силу, что Банска Быстрица не падет. И вы с отцом сделали для этого все возможное. Ты поступила работать в больницу и часто возвращалась поздно вечером, да и отец порой не выходил из типографии ночи напролет. Я же пеклась о младшей сестре, и мне было приятно сознавать, что я тоже на что-то гожусь.