Соло для оркестра

— Ничего, дед. — Генерал похлопал его по плечу. — Мы пережили кое-что похуже. Переживем и это.

В тот день старику не захотелось идти пить скверное вино. Он отправился в деревню. Объяснял, убеждал, да разве спекулянта уговоришь! Знай твердит, что пес теперь его, он-де заплатил по-царски, всякий скажет. Дать за плюгавую собачонку столько продуктов! Да он и решился на такое только потому, что пес нужен ему позарез. Мол, если все так будут: сегодня продал, завтра на попятную — какая же тогда торговля! Вернулся старик домой ни с чем, и тоска его разбирает. Праздничного настроения как не бывало.

Прошла неделя, другая, и великолепный черный пес начисто старику опротивел. Кормил он его регулярно, что правда, то правда, но дружеских бесед, как прежде, с ним не вел, да и натаскивать его уже не было охоты…

В конце мая снова затарахтел на улице знакомый газик. Старик обрадовался. Но тут же погрустнел. Тошно ему стало.

Генерал даже не вышел из машины.

— Тороплюсь. Уезжаю домой, хотел с вами проститься. И взглянуть напоследок. Чтобы потом рассказывать сыну, какие тут у вас, в Чехословакии, великолепные собаки.

Щенок бросился к машине, закрутил мохнатым хвостом, стал подпрыгивать чуть не до окошка. Генерал раскрыл дверцу, погладил его и передал старику.

— До свиданья, дед, — сказал он и, привычно хлопнув шофера по плечу, приказал ехать.

Старик застыл на тротуаре, словно истукан, прижав к груди щенка, который так и рвался из рук. Он не мог выдавить из себя ни слова, а в глазах снова блеснула предательская влага. Заворчавший мотор подтолкнул его к краю тротуара, заставил вскинуть руки — и щенок упал на колени генерала. А на душе у старика сразу полегчало.

— Это для вашего героя, и за мир, который вы нам принесли! — Он хотел еще крикнуть зычным, как в былые времена, голосом: «И пускай спекулянт лопнет со злости!» Да вовремя одумался — это было бы смешно.

Над землей распростерся июнь. Теплый, солнечный, мирный. Вопли спекулянта если порой и раздавались в ушах старика, то уже как отдаленное лягушачье кваканье, как предсмертный вой радиоглушителей. Вопли спекулянта разбились о фанфары свободы.

Но пора неожиданностей еще не кончилась. Как-то под окнами снова заскрипели тормоза. На этот раз подъехал грузовик. Из распахнутой дверцы спрыгнул наземь солдатик — с виду еще не мужчина, но уже не мальчишка, задира, весельчак. Спрашивает: знаете товарища генерала такого-то? Он велел вам кое-что передать. И в придачу — письмо. Везу из са́мой Словакии. — Вытащил из грузовика большой ящик, похожий на клетку для кроликов. У старика дух перехватило. Генеральский сеттер-гордон!

— Не вижу ничего, прочти, сынок! — попросил он дрожащим голосом.

— Дорогой дедушка, — читал солдатик. — Сердечное спасибо за подарок для сына. К сожалению, вручить его не смогу. Сын погиб…

Старик обнял щенка, как ребенка, беспомощно прижался лицом к черной кудрявой шерсти. И показалось ему в тот миг, будто он обнимает всех детей мира.

Перевод с чешского В. Каменской.

Ольга Фельдекова НЕБО, КОТОРОЕ КРАСИВЕЕ ВЗАПРАВДАШНЕГО

Вчера я была в школе, представляешь? Наша училка Папекова пришла злющая-презлющая — уж не знаю отчего — и говорит:

— Кто сделает красивый рисунок цветными карандашами, получит акварельные краски.

У меня были только цветные карандаши, понимаешь? Всему нашему классу, всем ребятам, папы или мамы купили цветные карандаши. Мне мамочка купила их давным-давно — я тогда еще в школу не ходила — и спрятала, пока подрасту. А когда я была в первом классе, то нашла их в секретере, и мамочка решила: раз я их все равно нашла, то могу ими рисовать. Ведь если кто что-нибудь найдет, так это уже его. А я эти карандаши нашла!

В первом классе мы сначала рисовали лужайку. Я знаю: цветок должен быть такой же большой, как лужайка, потому что он только один и лужайка только одна. Но лужайка разноцветная, а цветок — весь одинакового цвета. И я рисовала только лужайки да цветы. А дети — уже и глаза, и нос. Вот наша учительница Ковачикова — у нее на указательном пальце было кольцо — и говорит:

— Анча, пора уж тебе рисовать и нос, и глаза!

Но я сказала:

— Нет, цветы и лужайки лучше. Я буду рисовать свое, а вы рисуйте свое.

Я и дома так: всегда делаю свое, а мамочка свое. Я не варю суп, а собираю коробки, моей мамочке никогда не придет в голову собирать коробки, а мне — варить взаправдашний суп, а не понарошку, из грязи. Так мы всегда и делаем: я свое, мамочка свое. Но другие дети уже научились рисовать разные разности, а я все цветы да лужайки, цветы да лужайки и только иногда воду. И дети надо мной смеялись:

— Фу, зеленая и синяя!

Я понимала, что это и правда чуточку ФУ. Но рисовала свое. И зеленый карандаш у меня еще в первом классе весь ИЗРИСОВАЛСЯ на эти самые лужайки.