Соло для оркестра

Похоже, и правда дело идет к концу: осень на исходе, еще несколько промозглых, холодных деньков — и ударят в ее жизни морозы.

Эвочка умерла в том же возрасте, в каком была она, когда в радости ее зачала. Тридцати трех лет.

Нет-нет да и заметит кто, как люди вокруг стареют, иначе бы редактор Пекник не сказал:

— Прошу вас, тетя Грушкова, когда вы запираетесь в квартирах, не оставляйте ключ в дверях. В вашем возрасте всякое может случиться, а пока то да се, пока явится слесарь, и помереть недолго.

Потом положил на стол портативный магнитофон и попросил ее рассказывать.

— О чем рассказывать?

— О чем хотите. Просто вспоминайте.

— Это к чему же?

— У вас интересные воспоминания.

— Такие уж особенные?

— Жаль будет, если о них не узнают другие.

Редактор разлил по стаканам бурчак[49] и улыбнулся — мол, не волнуйтесь, ничего страшного не случится.

— Хотите запереть мою жизнь в черную коробочку? — усмехнулась пани Грушкова.

— Запрячу ее в кассету.

— А кассету сунете в шкаф, где их целая гора.

— Каждый любит вспоминать.

— Так вот, среди хозяев, которых я хорошо знала…

Он включил магнитофон.

— …кто собирал картины, кто персидские ковры, кто монеты, марки, замки, тарелки, курительные трубки, глиняные кувшинчики, ордена и медали, открытки. Отчего бы не собирать и воспоминания?

Страх перед старостью одолевал ее все больше. И в этом была повинна Эвочка. Уж ей и Христовы годочки подошли[50], а она все не пристроена. И вдруг — вместо свадьбы поминки!

— Теперь, пан Пекник, может статься, жизнь моя пойдет совсем по-иному. Теперь я могла бы жить, как те хозяйки, у которых я служила в молодости. Или как те, послевоенные, которых я люблю больше всех.

В рекламе Бюро путешествий перечислены все страны мира. Перелистываешь ее с мечтательной улыбкой — сколько всюду интересного, сколько всего можно еще увидеть и пережить! Реши пани Грушкова завтра же купить путевку в кругосветный круиз, и то взяла бы у покойной Эвочки лишь четверть отложенного на сберкнижку ей в приданое. В Греции на это приданое можно провести десять великолепных отпусков, в Болгарии — двадцать. Или тоже десять, зато сэкономить на машину, о которой всю жизнь мечтал старый Грушка. Разъезжали бы они по путям-дорогам, куда только пожелают, по городам и замкам, по всей Европе, а то и по Азии. Смешная, неосуществимая мечта. Давно миновали сроки, когда она могла стать явью. Бывший грузчик теперь плохо видит, кровяное давление у него скачет, словно козленок, — того и гляди хватит удар. Такой развалине уже не дадут водительских прав, наверняка не дадут, ведь, даже когда он хотел поменять паспорт, ему сказали: «Зачем, дедушка? Преспокойно доживете и со старым».

— Все у нас уже позади, Йозеф.

— А чего ты хочешь, Веронка?

— Пусто кругом.

— Дашь мне на пиво?

— А что делать с Эвочкиной комнатой? Отдать внучке?

— Виолке? Зачем?

— Ей уже двадцать два. Вдруг надумает выйти замуж?

— А есть необходимость?

— Нет, я просто так. Пусто здесь. Не повысили бы нам квартплату за излишки.

— Сменяем квартиру.

— Когда Виолка выйдет замуж, захочет трехкомнатную. Зачем менять дважды? Эта квартира и так лучше всех, какие у нас были.

— Дашь мне на пиво?

— Возьми из горшочка десять крон.

У любой хозяйки по временам случаются приступы доверия и любви к прислуге. В эти минуты ей дарят свою фотографию, фотографию мужа, всего семейства или детей. Так они и живут в толстом альбоме пани Грушковой — не меняясь, не старея, всегда одинаково улыбающиеся и отретушированно красивые. Время стерло все неприятное, и старческие воспоминания стали похожи на эти фотографии.

— Вы уже член нашей семьи, — говаривали хозяйки.

Вот почему у старой прислуги самая многолюдная родня. Из ее настоящей семьи на поминки по Эвочке пришли только старшая дочь да сын со своими детьми. Но никто из всей «неродной родни» не подсел к пани Грушковой и не спросил: «Придете к нам на будущей неделе, тетушка? Или хотите немножко отдохнуть?» В глубине души она ждала этого, да, видно, хозяйки лучше знают, что́ на поминках положено, а что нет. Пожалуй, она бы ответила: «Еще не решила. Я могу теперь никуда не ходить, ведь жизнь для меня кончилась». Или: «Еще не решила. Может, месяц-другой отдохну, а потом поеду в кругосветное путешествие. Отвечу, когда вернусь». Интересно, как вытянулись бы у них лица. Отчего бы им хоть не сказать: «Приходите, тетя Грушкова, просто так, посидеть, поговорить. Вам легче станет». Уж конечно, это больше бы ее утешило, чем тарелка со стокроновыми бумажками. Но — увы — ни от кого она таких слов не услышала.