Соло для оркестра

— Всем я нужна! Все работающие люди хотят отдыхать в чистоте. Знаете, как нервничают мои хозяйки — доктора, инженеры или учительницы, когда их отправляют на пенсию? Им хуже, чем мне, — никто бы не доверил им ключей от своего дома! Так и будут сидеть, замурованные в четырех стенах, до самой смерти. Стариков теснят молодые. Надо уступать им дорогу. А мне никому не нужно уступать, золотце мое. Кому нынче охота жить, как жила я? Безмозглой я, право же, не была и жизнь прожила неплохую, но теперь люди загордились. Глупая это гордость, глупая! Ну что тут унизительного — услужить другому? Каждый человек кому-то служит! Ха! У какой из женщин к семидесяти годам скоплено на два кругосветных путешествия? Я бы уже могла вовсе не работать, да вы во мне так нуждаетесь. Могу среди вас выбирать. Вот эта и эта по-настоящему трудятся и не пренебрегают человеком. Они заслуживают мою помощь. Я им нужна. Знаете, как приятно сознавать, что не даром живешь? Получаешь от работы удовольствие. Теперь я буду ходить только к тем хозяйкам, которым помогаю с удовольствием.

— Вы собираетесь покинуть нас, тетя Грушкова?

— К вам я непременно буду ходить, Геленка, непременно. Возле молодых мне как-то лучше.

Примерно через год после смерти Эвочки в связке пани Грушковой уже были ключи только от квартир молодых хозяек. Каждый день около четырех она запирала чужую квартиру на два оборота и ехала автобусом в Соловьиную долину. На кладбище, красивом, как парк, украшала Эвочкину могилу свежими цветами, минутку стояла в задумчивости и пускалась в путь по кладбищенским дорожкам.

Дамы, у которых она служила в молодости, покоятся в пышных могилах с крестами и гипсовыми статуями. Могилы тех, кому она служила в лучшие свои годы, обычно без крестов, но тоже скромностью не отличаются. Скромнее всего выглядят могилы ее хозяек последнего пятнадцатилетия, но их тут совсем немного, обычно хозяйки этих лет покоятся на кладбище крематория, в другом конце города. Нынешние ее хозяйки молоды, каждая чем-то напоминает Эвочку. С ними можно говорить по-матерински. Они выслушают, если надо, спросят, поделятся заботами, и по глазам их прочитаешь, что тебя и твой труд они уважают. А если сморит тебя усталость и ты уберешь в их квартире кое-как, а то и вовсе не уберешь, ни одна не скажет:

— Давайте простимся, пани Грушкова. Не нужно больше приходить — в этом нет смысла.

Сказать так они просто не умеют. И Эвочка бы не сумела. Правда, случается, та или иная забудет оставить на кухне деньги, однако старая Грушкова не напомнит, как бывало:

— Прошлый раз, милостивая пани, у вас были неожиданные расходы?

Зачем? Какая из этих молодых женщин может мечтать о кругосветном путешествии? Им все некогда, а потому остается только завидовать ей, Грушковой, да надеяться, что когда-нибудь, под старость…

Перевод со словацкого В. Каменской.

Людвик Штепан СОЛО ДЛЯ ОРКЕСТРА

Осень прошла, зима не настала. Междуцарствие. Утром заигрывало солнце, а сейчас и собаку на улицу не выгонишь. Дождь хлестал землю короткими и яростными очередями.

Кноблох глядел в окно и усмехался. Все идет как по заказу. Ресторан будет полон. Правда, Лысаку его просьба насчет того, чтобы сегодня опять попробовать, не очень-то понравилась. Он все как-то жался, когда Кноблох пришел к нему утром, но под конец махнул рукой. Лысак не любит музыку. И ему жаль двух столов, которые ради этого придется вынести. Пока рестораном «На развилке» командовала Янакова, все было проще, Янакова всегда проявляла понимание.

— Да, доигрался ты, — ворчал себе под нос Кноблох, стоя перед зеркалом; он уже надел рубашку и по центру, между уголками воротничка, приладил, как полагается, бабочку. Бабочка была из темно-красного бархата и помнила лучшие времена. Тогда Кноблоха еще называли «маэстро» и приглашения ему и его оркестру сыпались как из рога изобилия.

Роговой гребенкой с тиснением на верхней части Кноблох причесал остатки седых волос. С этим делом он управился в два приема, проведя гребенкой сверху вниз и назад один раз на левой стороне, другой — на правой.

Поглядев на могучую лысину, занимавшую почти всю голову, он с отвращением показал себе язык. Рожа в зеркале сделала то же самое.

— Ну ладно, пошли, приятель!

Кноблох надел пиджак и влез в зимнее пальто. По дороге к выходу он было остановился у печки, но топить раздумал. Игра не стоит свеч. Все равно ведь придет ночью, а до четырех часов, когда ему вставать, слишком короткий срок.

Путь его лежал мимо коровника. Ему повстречались Вокач с женой, они сегодня в вечернюю смену.

— Что, музицировать? — еще издали со смехом сказал Вокач.

— Да уж пора, сам видишь.

Вокачиха хмурилась и, когда Вокач остановился поговорить с Кноблохом, пошла потихоньку дальше.

— Я вечерком забегу на тебя посмотреть, Пепик, — зашептал Вокач. — Меня уже с утра жажда одолевает. Но ты знаешь мою старуху.

Кноблох согласно кивнул. И они пошли, каждый своей дорогой.