Соло для оркестра

Арно подошел к Кноблоху, когда тот собирался начать новую серию вариаций. Он сделал хороший глоток холодного пльзеньского и…

— Простите, пожалуйста, маэстро, — осторожно начал Арно. — Мне ужасно нравится, как вы играете. Такое чувство, и такой класс — настоящий джаз, это сразу видно…

Кноблох рассматривал его с удивлением. Кто ему в последний раз сказал «маэстро»? А вот — стоит невысокий паренек, черные курчавые волосы падают на лоб… Когда-то и у него были такие, в школе ему говорили, чтобы он шел в дирижеры: при каждом взмахе палочки волосы будут взлетать.

— Видите ли, я учусь в консерватории… И немножко, вечерами, играю в джазе…

— И вы хотите… Но я же не профессионал, я скотник, обыкновенный скотник на здешней ферме.

— Я знаю, пан Кноблох. Но после войны у вас ведь был свой оркестр! Большой джаз-оркестр Йозефа Кноблоха. Я читал про это.

Кноблох уже собрался все отрицать, но при взгляде на юношу понял, что лгать нельзя.

— Все прошло, все прошло, мальчик. Алкоголь иной раз может… Если хочешь, прими это как предостережение… Ну так на чем ты играешь?

Арно пожал плечами, не зная, выбрать трубу или кларнет. Но смотрел он на трубу. Кноблох улыбнулся и подал ему корнет.

— Спасибо, маэстро, — сказал Арно, прощупывая пальцами меандры инструмента.

— Давай сыграем что-нибудь из Черного Людвика[52], — услышал он голос Кноблоха.

Потом все заполнила музыка.

Оркестр из двух музыкантов вновь заставил затихнуть зал.

А Кноблох вдруг осознал: какая ловкость в обращении с чужим мундштуком — шляпу долой перед этим мальчишкой!

Арно забыл обо всем. Он вкладывал в игру все свое уменье.

И Кноблох тоже. Он закрыл глаза, и ему казалось, что он снова играет, как тогда, в пятидесятом, на большом парадном балу. Большой джаз-оркестр Йозефа Кноблоха закончил свой лучший номер, и овации не смолкали. На авансцену вместе с ведущим вышел главный организатор бала; он улыбался и, когда люди в зале затихли, сказал в микрофон:

— А теперь соло для маэстро Кноблоха.

Дирижер Кноблох подошел к микрофону, сердечно всех поблагодарил, а потом сказал тихо:

— Для меня — не надо. Я предлагаю соло для оркестра!

Зал взорвался овацией, и аплодисменты потонули в могучем потоке звуков вступившего оркестра.

Арно гасил звуки над основой, потом опускал их вниз и раскрывал вширь, а Кноблох обеими руками и ногами создавал иллюзию оркестра, для которого объявлено соло.

В битком набитом ресторане стояло сигаретное марево; в него ровными струйками поднимались от столов новые столбики дыма. Где-то далеко, на другом конце зала, сидела Итка, рядом с ней господин в белом альпинистском свитере.

А между ними текла черная река бешено гонимой музыки — с маленьким бумажным корабликом Луи Армстронга.

Перевод с чешского Н. Беляевой.

Ян Штявницкий МОСТ

Шофер остановил тяжелый грузовик перед вагончиком-бытовкой с надписью «Строительство компрессорной станции 4 на газопроводе Оренбург — Западная граница СССР» и выскочил из кабины. Едва коснувшись ногами земли, крикнул громко:

— Товарищ инженер!

— Слушаю, — отозвался инженер Скленка в полуоткрытое окно.

— Телеграмма.

— Из республики?

— Да.

«Ну вот», — пронеслось в голове Скленки, и руки его бессильно остались лежать на столе. Остро отточенный карандаш выпал из пальцев. Скленка почувствовал, что не в силах подняться. Кровь ударила в голову, в ушах зашумело.

«Виола…»

Перед отъездом в Советский Союз он зашел к своему школьному товарищу — главному врачу областной больницы — и попросил обследовать Виолу. Почему у них нет детей? Осмотрев ее, доктор сказал, что нужна операция, а до тех пор думать о ребенке рано. На другой день он приехал к Скленке на стройку сам и признался, что операция предстоит тяжелая и за исход он не ручается.

Два дня ходил Матей Скленка как в тумане. Грозная опасность нависла над дорогим в его жизни человеком. В субботу, собравшись с силами, он постарался войти в дом так же, как и прежде: с улыбкой на лице, с распростертыми объятиями, в которые всегда с детской радостью бросалась Виола. Продуманный заранее план — он собирался поговорить с ней об операции поздно вечером, уже улегшись в постель, когда не будет видно его лица, — сам собой отпал за ужином. «Говорят, — сказала Виола, — тебя направляют на линию Оренбургского газопровода… Поедешь в Советский Союз, а, Матей? Здорово! На такую стройку! Мне бы очень хотелось поехать с тобой, но не могу. Пока ты будешь там, я лягу в больницу. Сейчас не хочу: ты станешь навещать меня, а больница ни одну женщину не красит. Я же хочу нравиться тебе. И даже очень нравиться. А знаешь почему? Чтобы ты верил: у нас будет красивый ребенок… Я… я никогда не откажусь от мысли о нем. Никогда! Пусть врачи делают со мной все, что хотят…» Он не мог тогда поколебать эту ее надежду.

На службе Скленка сосредоточенно готовился к командировке в СССР, а дома по вечерам они вместе мечтали, как Виола приедет к нему, договаривались, как будут переписываться. Словом, сделал все возможное, чтобы она ни о чем не тревожилась.