Соло для оркестра

Скленка машинально кивнул, повернулся и зашагал к бытовке — «Белому дому», как шутливо прозвали его канцелярию.

Они расселись, кто на чем: Скленка опустился на стул, поближе к окну, мастер Фойтек и главный механик Мандель устроились на раскладушке, где прежде спал начальник стройки. Когда Скленка переселился в дом, раскладушку не убрали, она стала служить вместо стола: на ней лежали чертежи, разработки планов отдельных объектов, учетные книги работ, книга предложений и много других бумаг. Мастер Фойтек аккуратно отодвинул их подальше от себя. Если он и не любил что-то, так именно бумаги. Уже за несколько дней до месячного отчета у него портилось настроение, а во время работы над ним он старался поменьше общаться, чтобы не обидеть кого понапрасну из-за собственной злости. Да и как не сердиться, если вместо запаха известки, бетона и железа он должен вдыхать бумажную пыль! Но стоило мастеру сдать отчет, как он снова оживал, с радостью сосал леденцы, весело приветствовал каждого встречного-поперечного.

Прораб Розложник остался стоять в дверях. Полуоткрытым ртом ловил свежий воздух, предвещающий ночные заморозки, покашливал и тер бордово-красные щеки. Когда-то этот полнеющий мужчина увлекался футболом, был лучшим нападающим городской сборной, а сейчас стоял усталый и осоловевший и, казалось, подремывал. В работе Розложник забывал о своих двадцати пяти килограммах лишнего веса и умел увлечь за собой парней, не боясь трудностей.

— Может, закроешь дверь, — произнес Мандель, набивая трубку. — По ногам дует.

— Ага, — обрадовался Розложник. — Скажи, какая неженка! А все потому, что в машинах ездишь. Подожди, от тряски еще геморрой себе схлопочешь. Жаль, врачи не считают это профессиональной болезнью.

Все громко загоготали. Смех отразился от стен, ударил в потолок и вылетел через приоткрытую дверь. Розложник намеренно притворил ее неплотно, оставив щель, чтобы вытягивало табачный дым.

Скленка, улыбнувшись, поднял голову — морщинки вокруг губ и глубокая складка на лбу разгладились — и спросил:

— Начнем?

— Дело за тобой, — все еще шутил Розложник. — Размечтался, а мы тут ждем тебя не дождемся.

— Все о своей Виоле тоскует… — добавил с улыбкой Мандель. — Как только вспомню, что она сотворила со мной в Гуменном, когда мы там фабрику строили, до сих пор опомниться не могу.

— А что? Расскажи! — заторопил его Фойтек.

— Ты не знаешь? — Розложник переступил с ноги на ногу. — Все строители помирали со смеху…

— От стыда я на глаза никому не мог показаться. — Мандель закурил трубку. — Каждый кричал: «Гу… гу-гу… За тобой пришла! Забирать пришла!»

— Ребята, расскажите, — настаивал Фойтек.

— Лучше не рассказывай, мастер у нас человек нервный, вдруг его удар хватит — инсульт третьей степени, если говорить по-научному, — глубокомысленно заявил Розложник. — Так что, жалеючи мастера, лучше об этом не будем.

— Не стоит его дразнить… Расскажу. — Мандель посмотрел на инженера из-за облачка голубого дыма. — Однажды я здорово отпраздновал день своего рождения. Чего только не болтал спьяну! И между прочим брякнул, что, если бы пришла ко мне костлявая с косой, шмякнул бы ее промеж глаз. Наговорившись всласть, положил я голову на подушку, уснул и вдруг слышу, жужжит что-то над ухом. Открываю глаза — сам себе не верю: у кровати стоит костлявая, пальцем тычет на меня и бормочет: «Гу… гу-гу… Забирать пришла!» Я бух с кровати, встал на колени и давай молить о пощаде. Столько я ей наобещал — жена за десять лет такого не слышала. Утром узнаю — это Виола нарядилась. Парней наших, которые все это наблюдали, чуть родимчик не хватил.

Мандель рассказывал эту старую историю, а Скленка вспоминал другую, тоже случившуюся в Гуменном зимней вьюжной ночью.

Ветер тогда сердито бился о стены, но в домике было тепло. Виола лежала рядом, покойно положив голову на его плечо. Он взглянул на жену: она улыбалась, а на глазах у нее были слезы. Он спросил, в чем дело. Виола приподнялась на локте, по-детски размазала слезы и вдруг сказала, что уйдет от него. Она любит его, но детей у них нет. Зачем ему такая жена?.. Он долго не мог подобрать подходящих слов, чтобы утешить Виолу. Все мысли спутались. Он только крепко обнял ее, прижал к себе и принялся что-то бормотать в утешение. Он говорил сумбурно, сбивчиво, но Виола успокоилась и обещала, что никогда больше не скажет ему ничего подобного. Сейчас, через столько лет, он как бы заново осмыслил тот разговор. Виола готова была пожертвовать своим счастьем, чтобы он мог найти счастье с другой. Что большего можно было ожидать от любящей женщины? Виола никогда потом не вспоминала об этом случае. И плачущей он уже никогда ее не видел. Она осталась с ним, потому что поверила, что он счастлив с ней, и пыталась дарить ему только добро и радость. Печаль и боль свою оставляла при себе. Сколько сил ей это стоило! Конечно, ему не надо было уезжать, надо было остаться, когда ей сейчас так трудно. Его дело, его работа, все, что связано с ней, любая мелочь для Виолы так же важны, как и для него самого.