Соло для оркестра

Наши глаза — у нее тоже были голубые, как у меня и у моей матери, — никак не могли встретиться, хотя мне очень этого хотелось.

Я нагнулся, чтобы взять сумку.

— Постою внизу, пока не запрут дом. Остается еще три часа. Это тебе на размышление.

Ива меня не задерживала.

— Сумку ты все-таки оставь, — сказала она.

Я пропустил ее совет мимо ушей.

Долго я ходил по улице и смотрел на окно третьего этажа. Время тянулось медленно. Темнело. В восемь часов Ива открыла окно. Возможно, мы больше никогда не увидимся, промелькнуло у меня в голове, но мне удалось отогнать эту мысль. В квартире включили проигрыватель, зазвучала музыка. Все это мне было хорошо знакомо по ее рассказам. И эти пластинки тоже уже доводилось слышать. Ива вела рисковую игру, но я не терял голову. И уже перестал воспринимать это как игру, да и Ива тоже больше уже не играла. В девять часов погасили свет. И Ива поставила пластинку, которая из всей ее коллекции запомнилась мне лучше всего. Жизнь нельзя было предсказать даже на час-другой вперед. Нити так просто не рвались. Это касалось всех участников этого вечера.

Дом еще не был заперт. Свет на лестнице не горел. Я зажег спичку и нашел их почтовый ящик. Ключи звякнули, ударившись о металл. Еще утром у меня были две связки ключей, а теперь не осталось ни одной. Здесь тоже никто не звал меня обратно.

По дороге домой я твердил себе, что все это не моя вина. Потом зашел в телефонную будку и набрал наш номер.

— Ты еще не спишь, мама? — спросил я.

— Смотрю телевизор, — сказала мать, и по ее голосу ничего нельзя было понять. Удивления она не проявила.

— Не могу попасть домой, — пришлось признаться мне.

Мать молчала. Теперь все зависело от меня.

— Забыл ключи.

— Ключи? У тебя что, нет ключей?

— Ты не поищешь, они должны быть где-то поблизости, — пробормотал я.

Я ждал, чем это кончится, найдет мать ключи или нет. Она заставила меня ждать достаточно долго. Это было наказание. Наверняка стояла у телефона и отсчитывала секунды.

— Нашла, Ирка, — донесся издалека ее спокойный голос.

— Ну хорошо, а то я испугался, что оставил их на работе.

— Нет, ключи лежали на столе.

Голос у матери был твердый и все еще строгий.

Я не знал, как быть дальше. Мать мне помогла.

— Я брошу тебе их из окна.

— Хорошо. Я свистну.

К счастью, возвращение домой оказалось не таким уж позорным.

Вдруг мамин голос изменился.

— А изображение сегодня просто ужасное, настраиваю, настраиваю, а оно все хуже. Как ты это делаешь, Ирка?

Я улыбнулся. Дома меня не хватало.

— Сейчас настрою тебе, — пообещал я и повесил трубку.

Мне было хорошо.

Перевод с чешского Т. Николаевой.

Богумил Ногейл ДРУГ МАКСИМ

Так вот, захотелось мне с ним встретиться.

В моей памяти люди остаются обычно такими, какими я их когда-то знал. А у тебя как? Наверное, так же. Его лицо я уже забыл и представить себе, хоть убей, не мог, но попадись он мне где-нибудь на улице, я тотчас бы его узнал и сказал: это Максим.

Да, его звали Максимом, хотя имя у него было другое. Прозвали его на стройке, и имя это закрепилось за ним; но не так, как закрепляют, скажем, лопату, тачку или койку. Время тогда было такое, и прозвища людям давали по их делам.

Был у нас и Чапаев (им был я), и Жижка, и Тарас Бульба, и Комиссар, и Стаханов, и даже Мичурин. Что ты на это скажешь? В ту пору это было модно? Нет, нам это тогда и в голову не приходило.

Настоящее имя Максима было Драгослав Восагло. Чертовски трудная фамилия, правда? Ну вот, этот человек очень любил книги. Их у него, браток, было больше, чем у всех нас, вместе взятых, грязных портянок, а собиралось их после работы о-го-го сколько! Были у него в основном книги Горького. Иногда он что-нибудь читал нам вслух. Мы слушали его, вдрызг уставшие, и мгновенно засыпали. Частенько я просил его: «Почитай нам, Максим! Почитай еще! Так сладко дремлется, когда ты читаешь. Будто бабушка убаюкивает деток сказками».

Максим был идеалист каких мало. Он говорил, что люди не должны быть равнодушными друг к другу: ведь в каждом человеке скрыто такое, что требует участия, помощи. Когда он встречал парня со шрамом на лице, то уже видел в нем чуть ли не героя, хотя тот наверняка схлопотал себе этот шрам где-нибудь в трактире во время драки. Когда я возмущался безобразиями на стройке, он успокаивал меня: «Знаешь, комдив, к людям надо относиться с доверием, ведь вором-то никто не рождается». Но народ среди нас был уже видавший виды, частенько то у того, то у другого пропадали часы, деньги, а то и еще что поважнее; о том, верно, не рассказывалось в книгах Максима.