Соло для оркестра

Немец не понял. Он зыркал испуганными глазами то на одного, то на другого, а те опять задали ему свой вопрос, стараясь говорить громче и отчетливее, словно немецкий язык отличался от их родного только силой произношения. Первый разъяснил, показывая пальцем на себя:

— Я — Петер, а он — Густо. А ты?.. Как тебя зовут? Фриц?

Немец догадался:

— Nie, nein. Ich bin Kurt. Kurt Ziegler[27].

Он проговорил это быстро, опасливо, почти шепотом, дыша прерывисто, как астматик, и, втягивая щеки, жадно затянулся сигаретой.

Раннее утро, как румяная спросонок лесная нимфа, уже плутало меж деревьев. Пока курили, оно пробежало вверх по косогору, ожемчужив его мягким солнышком.

Первый шепнул второму:

— За что его?

Второй лишь пожал плечами:

— Не знаю. Приказ.

Немец не спускал с них глаз. Лихорадочно втягивал в себя последние глотки дыма. Малюсенький сигаретный окурок он не отбросил в сторону, а опустил во влажную траву и затушил носком сапога.

Первый и второй обменялись взглядами. Второй переложил карабин в правую руку и, поддерживая его левой, сказал:

— Тут жди не жди, ничего не выждешь.

Первый вскинул автомат и, как бы оправдывая себя, пробурчал:

— Да, приказ есть приказ.

Немец увидел, что они приготовились, и сразу покорно сник. Он расстегнул воротник мундира, снял с шеи золотую цепочку, держа ее в ладонях, опустился на колени и стал громко молиться.

Первый и второй прицелились.

Сотрясая лес, грянули выстрелы. Отталкиваясь от стволов и крон деревьев, они какое-то мгновение еще танцевали в многократном эхе, пока не рассеялись в пространстве. Стрелявшие не внимали этим звукам; лишь потом, когда над ними вновь воцарилась тишина, они вдруг смутились и опустили оружие.

Немец поднялся и заплакал. Громко заплакал.

Первый пробормотал:

— Я не могу… Я… я никогда еще не стрелял в безоружного.

В утреннем воздухе расплывалось облачко дыма. В нос ударил запах сгоревшего пороха.

Второй опустил голову, произнося, как заученную фразу, одно и то же:

— Не гожусь я в палачи, не гожусь… В бою хоть самого господа бога убью, а в палачи не гожусь, не гожусь я…

Немец продолжал скулить, закрыв лицо руками.

Первый отчаянно выругался:

— Хватит хныкать, гаденыш! Раньше надо было слезу пускать и в другом месте!

Второй опять полез в карман. Снова вытащили сигареты. Закричал:

— Эй ты, фриц! На, черт тебя подери, закури еще!

Второй снова подошел к немцу, и, когда зажигал спичку, руки его дрожали, чего немец не мог не заметить. Смекнув это, первый тут же накинулся на него:

— Что зенки вылупил, сукин сын?! Это не руки убийцы.

Немец испуганно отступил на шаг и, не спуская с них мокрых глаз, робко, нерешительно упал на колени.

Второй приказал:

— Вставай! Вставай, говорят тебе!

Первый спросил:

— Что делать будем?

Второй сел на пень, положил на колени карабин, задумался. И вскоре сам себе ответил:

— А делать что-то надо.

Весь усыпанный блестками росы, лес сверкал, освещенный солнцем. Казалось, воздух кипел мириадами светлячков, и они, эти светлячки, устав от долгой ночной суеты, истратив весь свой запас света, обессиленные, падали на землю, и земля впитывала их, как сладкий нектар, который, растекаясь по жилам деревьев, наполнял теперь лес чарующим ароматом.

Первый вдруг остро ощутил это благоухание.

— Чуешь, как лес пахнет. А ведь ему никто не отдает приказы.

Второй вздохнул:

— Да… приказ… приказ.

Немец и на сей раз аккуратно положил крошечный окурок на землю и придавил его носком сапога, покрутив им в разные стороны. За эти несколько минут он постарел на десять лет.

— Слышь, а ведь я придумал! — внезапно оживился первый.

Второй посмотрел на него хоть и удивленно, но с какой-то радостью, которую в данный момент он не отважился выказать. Он понял, о чем сейчас пойдет речь, потому и обрадовался, но сдержанно спросил:

— Что придумал?

— Это совсем просто… — сказал первый. Он не спешил выкладывать, поскольку был счастлив, что эта мысль пришла на ум именно ему; ему хотелось насладиться своей находчивостью, разжечь и без того напряженное любопытство второго.

Второй же с нетерпением ждал.

Первый нагнулся, сорвал травинку и, взяв ее в рот, стал медленно перекусывать зубами. Он делал вид, что додумывает свой план до мельчайших подробностей. Наконец сказал:

— Вон за тем деревом, — он показал, за каким, — спрячусь я с автоматом наизготове. А за тем, что рядом с тобой, схоронишься ты с карабином, снятым с предохранителя. Это на всякий случай. Немцу мы заранее растолкуем, в чем дело, а потом кинем ему пистолет с одним патроном. Понимаешь? Пусть он сам застрелится. Ясно? Если же начнет финтить, нам не останется ничего другого, как шарахнуть в него из-за деревьев.

— А что, — согласился второй, — неплохо…

— И приказ выполним, — подытожил первый.

— Ну, я сейчас ему так и объясню… — поднялся второй.

До немца было шагов пять, не больше. Но второй сделал все восемь или девять, но за время этого короткого пути он достал пистолет и вынул из его магазина патроны. Все до единого.

— Слушай, немец. У нас приказ тебя расстрелять. Понимаешь? Рас-стре-лять. Пиф-паф! Да ты и сам знаешь. Поэтому мы и пришли сюда втроем. Понимаешь? Ферштейн?