Соло для оркестра

Если бы хоть кто-то когда-нибудь считался с его пожеланиями! А то ведь в комнату к нему подселили человека, который всюду разбрасывает свою одежду: по стульям, по столу и даже по полу. Когда сегодня утром Войта уходил, этот человек еще спал. Войта встал рано, чтобы по дороге на процедуры купить газету, потому что, когда он возвращался, газет уже не бывало. Вышел заблаговременно, но газету так и не купил. Только взялся за ручку двери, как продавщица, отделенная от него витриной, повернула ключ. Через стекло он видел лежащие на прилавке газеты. Судя по табличке на двери, еще должно быть открыто, однако ей пришло в голову запереть киоск. А ведь прекрасно видела, что за дверью покупатель. Никто не желает хоть в чем-то пойти ему навстречу! Да что там — навстречу! Было бы хорошо, если бы все выполняли свои обязанности хотя бы не хуже его самого. Войте виделась длинная череда проявлений безответственности, халатности, равнодушия — и от этого сильнее заколотилось сердце.

Уже три дня не переставая лил дождь. Дорожки в курортном парке размокли, песок на них был прорезан глубокими бороздами, на газонах стояла вода, маленькие кафе были до отказа забиты людьми, а в его комнате сосед расшвыривал одежду. Мир вокруг был мокр и многолюден — куда ни глянь, сплошной беспорядок!

Войта с трудом заставил себя не думать о соседе, который наверняка снова проспал свои процедуры, не думать о киоскерше, которая закрыла дверь перед самым его носом, — и это ему в общем-то удавалось. Потом прогнал мысль о работе и о выполнении плана — все равно отсюда ничего не ускоришь, сколько об этом ни думай. Он постарался отодвинуть неприятности подальше, в темный угол, отвернулся от этого угла. И поскорее что-нибудь приятное. Что-нибудь.

«Пускай снова будет воскресенье, как четыре десятилетия назад, пускай снова будет это воскресенье», — пожелал он. Закрыл глаза, и воскресенье пришло, обволокло его солнцем и сладким предчувствием чего-то, еще не имеющего названия. Он поднимался по склону холма; город, который он покинул рано утром, был далеко. Здесь, на склоне, росли кусты терновника и шиповника. На терновнике уже были зеленые плоды, шиповник цвел, и розовое море сопровождало Войту до самого дома на косогоре. Никогда прежде Войта здесь не бывал, но сразу почувствовал себя по-домашнему хорошо. Это был необычный дом. Весь из песчаника, который на открытом воздухе посерел и почернел, стал похож на кладку старых замков. Он был двухэтажный, с балконом, украшенным чугунной решеткой. Шиповник подкрался к живой изгороди из роз, окружавшей дом и сад, протягивал колючие пальцы к своим сестрам — вьющимся благородным розам, а те, добредя до самой стены дома, взбирались по ней на балкон. Сказка об уколовшейся шипом дикой розы Спящей Красавице.

Сестричка приоткрыла дверь и заглянула.

— Все в порядке?

— В порядке, — ответил он, не открывая глаз, чтобы не покидать свой наблюдательный пункт за живой изгородью, в которой он уже заметил проем, достаточно широкий, чтобы проскользнуть между разросшимся златоцветом, одичавшим крыжовником и стволами яблонь, с северной стороны покрытых лишайником.

Войта крался по заброшенному саду, как пришедшая поохотиться бездомная кошка, и все поглядывал на дом. Он не был уверен, что за ним никто не наблюдает. «Если кто-нибудь остановит, скажу, что ищу Новаков», — придумал он и стал пробираться дальше, в глубь сада, после зеленых и золотых бликов утопая в глубокой синеве теней. Сад был разбит на склоне, весь то куда-то проваливался, то устремлялся ввысь, в самых неожиданных местах его пересекали ложбинки, которые, очевидно, прежде были дорогами, а ныне, перерезанные живой изгородью, никуда не вели.

Стоя на одной из таких заросших дорог, он вдруг увидел в траве обрызганный солнцем шезлонг и в нем девушку-подростка.

На девушке были синие шорты и синяя блузка с короткими рукавами, она сидела, обняв скрещенные ноги, и смотрела туда, где из гущи кустов вынырнул Войта. Рядом с девушкой в траве примостилась немецкая овчарка; навострив уши, пес уставился на незнакомца. Он вел себя дисциплинированно, не лаял, и только по напряженному подрагиванию передних лап было видно: он ждет лишь приказа, чтобы кинуться на Войту.

— Ни с места, — сказала девушка строго. Как показалось Войте, слишком строго, потому что явно была не старше его. — Ни с места, — повторила она. — Или я натравлю собаку.

Войта и так не сделал бы ни шагу. Он был поражен, что в такой глуши кто-то живет, что тут даже есть шезлонг и что этот «кто-то» — молоденькая девушка. Удивленный, смущенный, он не двигался с места.

Девушка удовлетворенно кивнула, а овчарка свесила большой розовый язык. «Ага, по-собачьи это обозначает «вольно!», — понял Войта.

— Чего тебе? — спросила девушка. Голос у нее был приятный, но строгий.

— Я ищу… — нерешительно произнес Войта, — я ищу Новаков. — И покраснел.

— Ах так! Ясно, — сказала она. — Говори прямо, чего тебе здесь нужно, или я натравлю собаку.

Овчарка убрала розовый язык. И снова была начеку.