Соло для оркестра

— Ну-ка, покажитесь. — Сестричка взяла из его рук шланг душа. — Я помогу вам. Что сказала бы ваша супруга, если бы вы притащили домой этакую грязь?

— Я не женат.

— Ваше счастье, ей-ей, ваше счастье. — И она направила струю ему на спину.

Счастье?

Когда она проводила его по коридору в комнату отдыха и стала заворачивать в сухую простыню, уже забыв, о чем только что шла речь, он сказал ей, не мог не сказать. Никогда это не было ему так ясно, как теперь.

— Счастье… — сказал он. — А вы знаете, сестричка, что такое счастье? Это то, чего мы ждем.

— Да? — произнесла она.

Но в глубине души Войта был убежден, что счастье не в ожидании.

Он лежал, чистый, распаренный теплым душем, завернутый в простыню, уже снова один, потому что сестричка ушла обкладывать торфом другого пациента. Разумеется, ждать — какое в этом счастье? И еще вопрос: не слишком ли долго он ждал? Возможно, где-то допущена ошибка. Ждать — и только ждать! Возможно, надо было строить жизнь как-то иначе. И все же в сказанном сестричке он ничего не стал бы менять.

За стеной шумел дождь, но в комнате отдыха было сухо и тепло. И Войта отправился по знакомой, пронизанной солнцем дороге вверх по склону. Но что-то в этой дороге теперь перестало ему нравиться.

Перевод с чешского В. Каменской.

Петр Проуза ПОСЛЕДНЕЕ СОЛО ТОНИ ПОЛЛО

— Спешку придумали нетерпеливые люди, которые всегда недовольны, — медленно проговорил пан Польцар, крепко держа меня за руку.

— Ты, Лукашек, побудь тут со мной. До завтра еще столько времени, мало ли что может случиться, обожди ты с этим велосипедом. Может, ты завтра и не поедешь.

— Ну да! Еще как поеду! Мне нужно занять первое место! — выпалил я в обиде.

— Ах, извините, тогда беру свои слова обратно. Раз нужно, значит, нужно. Занимай первое место. А я тебе тогда поднесу медаль. Но все равно погоди маленько, нам с тобой надо тут кое-что доделать.

Нам? В ту минуту я стоял в дверях нашего туалета и по команде пана Польцара подавал ему различные инструменты. Он что-то ловко привинчивал в бачке, толковал при этом о системе, о времени и бог знает о чем, балансируя на маленькой табуретке, которая нестойко держалась на большом стуле.

Я хотел выбежать только на минутку, ведь ребята наверняка ждали меня у дверей, и я хотел им крикнуть, что догоню их, но этот пан Польцар смеялся над физкультурой и спортом, потому и мои тренировки тоже не принимал всерьез.

Он вообще ничего не принимал всерьез, и это мне ужасно нравилось, хотя мама, слушая его, иной раз изо всех сил вращала глазами и мотала головой, указывая при этом на меня, стараясь дать ему понять, что такие речи не для моих ушей.

Что касается прочего, то мама не могла нахвалиться паном Польцаром, потому что он умел починить и исправить в нашей хибаре почти все, а наш дом в Гайнице очень в том нуждался.

Раньше мы ездили сюда, еще с папой, довольно часто, я тогда еще и гвоздя забить как следует не мог, папа надо мной смеялся, и я начинал хохотать вместе с ним.

Это было давно. Потом папа вместо Орлицких гор стал выезжать в заграничные командировки, налаживал там новое оборудование, и через Прагу проносился как метеор, так что меня и не успевал заметить.

Еще позднее они с мамой кричали друг на друга за закрытыми дверями — подразумевалось, что я их не слышу, а потом какое-то время, наоборот, не разговаривали друг с другом совсем и общались через меня, будто два иностранца.

Потом уже ничего не было. Папа исчез, а мама говорила, что в Праге на нее все стены падают и потому мы переедем в наш сельский дом на постоянное жительство.

Так случилось, что в это время ушла на пенсию пани Ганоускова, много лет работавшая на почте в Гайнице, и мама без труда получила ее место, потому что в Праге она заведовала районным отделением связи. Здесь же она должна была делать все.

Все ей приходилось делать и в нашей хибаре, которая в последние годы сильно похилилась. Но потом в дело решительно включился пан Польцар; он жил неподалеку от нас, и ему, видно, надоело глядеть на наше с мамой неумелое хозяйствование.

— Знаете что, паничка, я вам вашу виллу приведу в порядок, мне нельзя терять сноровку. И краска у меня тут еще осталась, и кой-какие доски, и даже новый сортирчик. Я за ним столько гонялся, и вдруг привалило сразу два, куда мне столько, я же не маэстро Липуччи.

Нет, он был вовсе не маэстро и не Липуччи. Пан Польцар был невысок ростом, но крепкий, мускулистый, он ходил особой походкой, делая мелкие быстрые шажки, с его румяного обветренного лица глядели два веселых, ярко-синих глаза. Он любил рассказывать.