Соло на баритоне

– В бою, когда стреляет артиллерия, рвутся снаряды и свистят пули, хорошо будет услышан только духовой оркестр, который удвоит силы поднявшихся в атаку солдат… Музыка духовых оркестров помогала побеждать древним египтянам, ассирийцам, вавилонянам, палестинцам, вдохновляла на успех в войнах античных греков и римлян. …Но духовая музыка способна не только воевать; ее увертюры, симфонии, танцевальные произведения рассказывают о самых тонких человеческих переживаниях и способны пробудить в человеке нежные чувства…

Мы, ваша честь, в тот вечер впервые услышали имена Гендель, Госсек, Бетховен, Берлиоз, Вагнер, Алябьев, Аренский, Римский-Корсаков… «Михалка» приоткрывал нам окошко, за которым был таинственный, волшебный мир, созданный этими великими композиторами; и нам захотелось побыстрее самим прикоснутся к этому миру!

«Михалка» начал учить ребят читать ноты.

И вскоре все уже знали, где на нотном стане располагается нота «до» и уверенно на второй линейке рисовали ноту «соль», различали «диезы» и «бемоли», скрипичные и басовые «ключи»; понимали, что такое «легато», «стокатто».

Ваня Кузин на одном занятии спросил:

– «Диез» повышает звук на полутон, «бемоль» – понижает на столько же; а если надо повысить или понизить звук всего на четверть тона – как это обозначить в нотах?

«Михалка» тяжело вздохнул – будто Ваня вынуждал его высказать истину, которую вообще-то он хотел скрыть:

– Обычное человеческое ухо, к сожалению, не улавливает четверть тона, поэтому разница в «четверть» никак не обозначается.

Директор школы Андреев (видимо, хорошо запомнивший урок с балалайками) все еще хранил духовые инструменты в только ему известном месте, когда капельмейстер виртуально стал распределять их:

– Коля Азарников, Витя Прашников – трубы-корнеты, Леша Попков – бас, Ваня Кузин – баритон. Вася Дорошкин – пикало-флейта…

4.

– И тут, ваша честь, в моей жизни случилось два несчастья.

На этих словах Дорошкин на несколько секунд прервал последнее слово, чтобы прислушаться: не пробудились ли в нем потревоженные воспоминаниями те давние горькие чувства? Нет, не пробудились; подобно умершим в океане моллюскам, они уже крепко заизвестковались и, не волнуя душу, опустились на дно памяти.

– Когда привезли в школу инструменты, пикало-флейты среди них… не оказалось. Был лишний альт, маленький (меньше были только трубы-корнеты) медный инструмент. И Михаил Михайлович, повздыхав, тогда решил: «Пока, Вася, будешь играть на альте».

И жить мне, ваша честь, стало невыносимо тяжело!

В оркестре, ваша честь, – свое социальное неравенство: есть первые инструменты – у нас это были три трубы-корнета, баритон, большой и малый кларнеты – и вторые («Михалка» называл их секунда, с ударением на «е», мы, конечно, говорили с ударением на «у»), у нас – бас, четыре «альтушки», два тенора. Партия секунды – всего две-три ноты: басы, исполняя, например, марш, подают низкий звук «там», альты и теноры отвечают примитивным «та»: «там-та», «там-та»; когда исполняется вальс, секунда играет: «там-та, та», «там-та, та»… И вот, ваша честь, Василий Дорошкин, человек с абсолютным слухом, карьеру артиста духового оркестра начал с этого простенького «та-та»!

Я завидовал Ване Кузину, игравшему на баритоне. Этот инструмент сильнее остальных запал мне в душу. Сольные и проходящие мелодии баритона волновали меня даже больше, чем первые партии труб и кларнетов.

Через месяц мы уже играли туш, «Егерский марш» и разучивали «Интернационал». Я, кроме своих «та-та», выучил на «альтушке» некоторые баритоновы пассажи и однажды в перерыве репетиции сыграл их; все стали смеяться, а Ваня Кузин высокомерно надул нижнюю губу:

– Не по Сеньке шапка.

Конечно, он имел ввиду «альтушку»…

5.

Вторая беда к Дорошкину подобралась тоже неожиданно.

В каждую зиму в городе обязательно выпадали дни, когда голубой цвет неба сменялся густо-серым, солнце пряталось за низкими, быстро бежавшими по небу тучами, а из туч без конца сыпался и сыпался на землю густой мокрый снег. Большие белые хлопья толстым слоем быстро укрывали все вокруг. Под холодным белым колпаком в такие дни оказывался и Башпоселок, и утром, чтобы выйти из землянки, надо было, открыв дверь, лопатой выкапывать в снегу тоннель.

Снег тихо падал несколько дней, но потом из поднебесья вдруг налетал шквальный ветер, он начинал остервенело рвать и кружить в воздухе мокрые хлопья, зло залеплял снегом глаза пешеходов, силился сбить их с ног и тут же засыпать тяжелым саваном. Несколько дней, будто ватага захмелевших и от дури разгневавшихся на все земное ведьм, над Сибирью гудела пурга.