Соло на два голоса

…Вот в этот момент Ларискиного рассказа я, нынешняя, и появилась там, в этом прошлом. Я видела подругу и себя саму, совсем молоденькую, как бы со стороны входа в комнату. Какие мы обе румяные, хорошенькие, юные, нежные! Почему я так ненавидела свою внешность? Ведь вполне милая и даже очаровательная девчонка! Ну, а с Ларки вообще можно было картины писать.

Я во все глаза смотрела на нас и понимала, что очень хорошо помню тот момент: я тогда почувствовала к подруге прилив удивительной нежности! Мне захотелось её крепко обнять, прижаться к ней и сказать: "Милая моя Ларисочка! Как же я тебя люблю, как хорошо, что ты есть у меня, прекрасная моя, верная моя, моя лучшая в мире подруга!" Я помню эти свои ощущения переполнявших меня чувств, как они рвутся наружу – до стона, до колик в кончиках пальцев, рвутся, выдавливая из глаз уже не только слёзы смеха, но и влагу умиления. Вижу, как я, юная, закусываю нижнюю губу, борясь с этим стыдным, по моему дурацкому мнению, чувством. Вижу, как мои брови собираются в жалобный домик – от растерянности перед пожаром чувств внутри меня. Знаю, что ничего такого не сделаю. Вернее, я это помню… Помню, как переборю свой порыв, как загашу цинизмом пламя нежности, как брякну что-то лихое, типа "Крута ты, мать!", на что подруга тряхнёт чёлкой: "А то!" И никогда не признаюсь Ларке в своей дружеской любви, в своей нежности и трепетности по отношению к ней. Хотя сама я от неё не раз слышала слова о том, как она любит меня и как я ей нужна. Я же всегда лишь улыбалась этому и не давала волю чувствам своим, даже в ответ. Я не доверяла им, не доверяла себе, боялась быть глупой, навязчивой и смешной. Боялась до такой степени, что не верила, не доверяла даже Лариске! Она никогда не слышала от меня никаких важных слов, которые близкие люди говорят друг другу. Должны говорить…

И вот я вижу теперь уже со стороны, как не умеющая любить, но дающая себе право быть любимой, я старательно перемалчиваю и перебарываю вспышку чувств. Нет, это так глупо, так бездарно, нелепо! И не должно быть так! Нынешняя я метнулась к дивану, к нам… И остро ощутила запах салата оливье и мандаринов – этих императоров советского новогодья. Я стояла (висела? летала? не знаю!) перед девчонками, разглядывая их макушки – с ещё густыми шевелюрами без единого седого волосочка. Я наклонилась к своему собственному уху и горячо зашептала:

– Скажи, скажи, скажи!

Ни я сама, ни Лариска меня не видели, не замечали и продолжали смешливый разговор. Я протянула руку к собственной голове… такое странное, удивительное ощущение! Прикоснулась к своим тогдашним волосам: жестковатые, густые, красивые…       Но внезапно юная я дёрнулась и недовольно провела ладонью по голове… Ещё бы! Я всегда ненавидела, когда кто-то прикасался к моей гриве, готова была убить негодяя и тут же бежать мыть голову. Неужели я-прошлая почувствовала прикосновение? Я-нынешняя повторила попытку…

Я-прошлая недовольно дёрнула головой и сморщилась.

– У тебя что – блошки завелись? – спросила Ларка, и мы обе покатились от хохота.

– Скажи то, что хотела! – что было мочи закричала я. Но девушки замозабвенно смеялись, не обращая на меня никакого внимания. От отчаяния я хотела затопать ногами, но у меня из этого ничего не вышло, я просто запуталась в собственных конечностях и стала падать.

…И упала прямо в сегодня, в настоящее, в руки Ларисы, продолжавшей говорить мне всякие нежные слова, гладить по голове и утешать.

– Ларка, я где сейчас была? – ошеломлённо спросила я, глядя в лицо подруге: всё-таки контраст с прошлым был сильный, несмотря на то, что Лариска выглядит блестяще, но я только что видела её восемнадцатилетней.

– Ань, ты меня пугаешь… Как это – где ты была? Что за странный вопрос?

– Ну… я никуда не исчезала?

– Да боже ж мой! Анька, тебе к врачу надо! Что ты несёшь?

– Да, Лар… – я резко встала и прижала ладони к пылающим щекам. – К врачу мне, видимо, очень даже надо. Сейчас я тебе расскажу…

И я поведала ей про своё первое замыкание – вчера, после убийственной беседы с бывшим, и про только что произошедшее. В конце концов, если я сошла с ума, то кто-то должен об этом знать и вовремя принять меры. Пока я, к примеру, не натворила каких-нибудь жутких дел. Я рассказала Ларке всё… Кроме одного: того, что меня замкнуло на том моменте жизни, когда я ужасно хотела признаться ей в своих сильных и нежных чувствах… и что я, нынешняя, пыталась заставить себя ту, прошлую, всё-таки сделать это. Об этом я промолчала. Почему? Всё потому же: не хочу быть смешной и нелепой, достаточно уже того, что я просто сошла с ума. Куда уж нелепее… Зачем множить безумие всякими глупостями?

У Лариски от моего рассказа стал вид такой испуганный и несчастный, что к моему горлу подкатился колючий ком: она ведь за меня жутко переживает, боится за меня! Милая моя!…

– Милая моя Анютка! – прошептала подружка, глядя на меня расширившимися от ужаса глазами и молитвенно сложив руки. – Поклянись мне, что ты пойдёшь к врачу, которого я найду для тебя – а найду я для тебя самого лучшего, честное слово!