Соло на два голоса

Между тем, моя жизнь в Израиле была более чем размеренной. В сущности, каждый предыдущий день был похож на следующий, и так месяц за месяцем. Меня это не огорчало, потому что было удивительно спокойно и ясно на душе. Не мечталось о будущем, но и не горевалось о прошлом, что уже огромное достижение. Всю предшествовавшую жизнь я либо горевала о произошедшем и собственной никчёмности в этом мире, либо мечтала о несбыточном, невозможном, не для меня существующем. И вот всё это разом прекратилось. Наверное, возраст. Аккуратно и почти незаметно перекатило за 45. Расхожий афоризм «после 40 жизнь только начинается» подходит, наверное, всё же не всем. Это смотря какая жизнь была до названного возраста, какой у человека накоплен опыт и насколько он готов ещё жить после этого самого «только начинается». Может, у него все желания исполнились, осталась парочка завалявшихся в углу, так на хрена ему ещё 40 лет в запас? Или, напротив, настолько ничего не получилось и не случилось, что впору заново рождаться, дабы переиграть всё, вплоть до формы носа и размера ноги. Что такого вдруг может внезапно начаться в сорок лет, что примирит аутсайдера со всей предыдущей довольно долгой жизнью? Да ну, просто яркая киношная фраза из сценария – на потребу, для кинозрителей. Пустая. Ничего в ней нет – ни смысла, ни правды, одна барабанная пафосность. Из серии «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» или «Нам ли стоять на месте!». А ты постой. Посто-о-ой. Послушай себя и свой организм хотя бы. Уже козликом-то не поскачешь – природа-матушка позаботилась, чтобы все помирали вовремя, не задерживаясь на этом свете. Это достижения медицины и фармакологии взялись делать козу матушке, но их успехи исключительно временные, в конечном итоге по всем очкам матушка побеждает. Всегда. И с хорошим пока что счётом.

Вот вам и «только начинается». Организм так не считает, у него своя, правильная биология – с началом отсчёта от момента рождения. А дальше – сплошное отмирание и умирание, извините. Исчезание. Постепенное исчезание…

Я ездила по Израилю на своей машинке, любовалась красотами и достопримечательностями. Уставшая, как такелажник после второй смены, возвращалась в свою милую квартиру, вечеряла с чашкой кофе перед монитором компьютера, который показывал мне какой-нибудь милый старый фильм. Я знала, что живу в ожидании. Ну, вот как ждут мужей-отцов из далёкой командировки, к примеру. Я была спокойна и умиротворена.

И однажды в очень хорошую минуту, как раз за кофе и с кино, оно случилось снова. Кино называлось «Здравствуйте, я ваша тётя!». И замыкание с переносом ТУДА случилось легко и даже весело – на смешной сцене объяснения полковника Чеснея с «тётушкой».

Я попала в моё прошлое ровно на этом же месте фильма, который папа смотрел в одиночестве, полулёжа на диване, укрытый лёгким пледом. Я прекрасно помню, в каких местах этот плед был в дырках и затяжках. Как любила я этот плед – он был удивительно мягкий…

Папа тихонько хихикал, глядя в экран, рядом на тумбочке лежала газета «Труд» с датой 14 ноября 1978 года. Внезапно стало ужасно зябко, меня затрясло, заколотило, я почувствовала знакомый вкус горечи во рту – вкус ужаса. Ровно через две недели папы не станет.

Он уже сильно сдал, ему худо, в комнате просто вонища от валокордина, топор можно вешать! Что, неужели тогда ничем другим не лечили ещё, не могли ему помочь как-то иначе? Почему сплошной дурацкий валокордин? А ведь, вроде, помню, были какие-то ещё таблетки. В сущности, какая теперь разница – можно подумать, что я могу его спасти – из сегодня во вчера!

Я села в ногах у папы. Он пока что не отрывал взгляда от телевизора.

– Па-а-ап! – тихонечко позвала я, чтобы не напугать. – Ты меня слышишь, пап?

Папа вздрогнул и как-то неуверенно повернул ко мне голову. Прищурился.

– А?

– Папочка! – всё-таки не смогла я сдержать всхлипа радости. – Неужели ты меня слышишь?

– Слышу? – папа ещё сильнее прищурился. Почему он не носил очки? Ах, да… Он же был ещё почти совсем молод. – Да я вас… вас… кажется, вижу. Так, галлюцинации… – последнюю фразу он сказал уже почти шёпотом, как бы себе самому и сильно озабоченным тоном. Он даже закусил губу и побледнел.

– Нет, папа, нет, никаких галлюцинаций! – затараторила я. – Тебе не мерещится, я здесь, рядом с тобой, – в доказательство своих слов я положила руку на плед, которым были укрыты папины ноги. Он дёрнулся, как от укуса змеи!

– Боже, что же это? И почему «папа»? Какой папа?

– Я твоя Анька, папочка. Вот так получилось. Не знаю, как, но я к тебе пришла из… страшно сказать, какого года.

– Так… Это всё… Оказывается, не сердце у меня больное, а шизофреник я, – печально констатировал отец, глядя мне прямо в лицо. – Я вас вижу. У меня замечательное чёткие зрительные и слуховые галлюцинации.

– Это не так, нет, ну, поверь же!

– Конечно, сейчас я уговорюсь так не думать, и окончательно стану шизофреником. Они всегда твёрдо знают, что здоровы.

– Думай, что хочешь. Только поговори со мной, а?

Отец внимательно разглядывал моё лицо.