Соло на два голоса

Не торопясь бреду к пляжу: уже не нужно непременно прятать голову под панаму, можно не мазаться солнцезащитным кремом – светило совсем ленивое и, по сравнению с летом, работает в четверть силы.

Водичка в море уже освежает, она вовсе не парное молоко, не суп, какой была месяца полтора назад. Но всё ещё приятная, нежная, прозрачная. Сезон закрыт, спасателей на пляже нет, я спокойно заплываю чёрт знает куда, не рискуя получить в спину через мегафон: «Гверет, маспик, ляхзор лемигдаль, бевакаша!» Я ж послушная, приходилось всегда возвращаться. А теперь – свобода! «Пацаны, училка заболела!»

Потом с приятной усталостью, даже негой во всём теле, расслабленная, я прихожу домой. Принимаю душ и сажусь пить кофе. Затем – компьютер, кино и дневная дрёма, самая сладкая дрёма на свете.

И всё это время, каждую его секундочку, я жду, жду, жду… Всё же я поговорю с папой, о чём хочу! Не могу никак от этого отказаться, мне нужно понять.

Мне нужно ему рассказать про всё и спросить, как он считает, умею ли я сама любить? И любили ли меня те люди, которые были в моей жизни? Ну, кроме него, разумеется, в нём я не сомневаюсь. А вот Лёшка – ну, хоть капельку? А Лариска? А… Илюша?

Спросить ли про маму? Ну, он же начнёт, как всякий родитель, кудахтать, что «мама тебя так любила, так любила, просто, понимаешь…» – и дальше миллионы удивительно странных и неубедительных причин, почему я этого не замечала и почему мама её не проявляла. Или сейчас со мной, взрослой, папа будет другим? Как с взрослой, то есть, честным? Я очень постараюсь вывести его на настоящий, очень откровенный разговор, я приложу все силы!

Да-да, я помню и знаю – шизофрения.

Я дремлю на кровати после полудня, я расслаблена и мне хорошо. У окна поют свои заливистые песни горлицы, солнечные зайцы скачут, как безумные по комнате, играя, очевидно, в догонялки. Где-то слышна противная газонокосилка, хорошо, что далеко, ведь они совершенно невыносимые заразы, когда рядом. Мои глаза закрыты, ветерок из приоткрытого окна нежно щекочет шею – боже, как приятно!

– Аня! Анюточка! – вдруг явственно я услышала чей-то шёпот. Резко подняла голову и озираюсь вокруг себя, очень хорошо соображая, что признак-то совсем дурной: слышу голос?

– Анечка! Ты ведь опять где-то здесь, да? Я тебя чувствую! – боже, это же папин голос. Я вскочила и заметалась по комнате.

– Папа? Ты где? Я сейчас не… не у тебя! Что происходит?

– Аня… господи, зато я, кажется, у тебя.

Я резко обернулась и вскрикнула: в кресле под окном сидел мой папа. В тёплом лыжном костюме, в шерстяных носках и с газетой в руках. Мне сразу бросилась в глаза дата: 25 ноября 1978 года.

– Вот это уже галлюцинации зрительные, да? С полным погружением? – с улыбкой спросил мой самый лучший, самый любимый папочка. – Впрочем, я не возражаю, мне нравится. Знаешь, сидел, читал газету, а всё время думал про тебя, про тот твой… приход ко мне. И вдруг вспомнил! Знаешь, меня аж подбросило! Ты ж сказала, что тебе очень-очень нужно со мной поговорить! А я, болван, не отреагировал. Ты, прости меня, а? Что-то я так разволновался, пришлось лишнюю таблетку принять… Анюта, что случилось? Тебе нужна моя помощь? Давай немедленно рассказывай, что стряслось? Это из-за Израиля? Может, тебе необходима помощь советского консула? Тебе угрожают? Давай быстро говори, будем думать, как нам…

– Па-а-апочка! – я рухнула на пол прямо перед его ногами, уткнулась в родные колени и зарыдала так, как не рыдала, наверное, никогда в жизни. Мои рыдания заглушали даже голос папы, который судорожно обнимал меня за плечи и что-то говорил, говорил бесконечно, что-то утешительное, ласковое, ободряющее. И мне уже неважны были сами слова. Мне и так было хорошо и спокойно, как никогда. Почему-то подумалось о птенце, греющемся под крылом у своей матери: ему там надёжно, комфортно и совершенно наплевать на весь прочий страшный мир, который где-то там, потому что у него есть самая надёжная в мире защита, самоё тёплое и родное местечко…

Произошло что-то странное. Мы с папой уже часа два сидели за столом и разговаривали, но никто никуда не исчезал. Мы пили чай и ели израильский шоколад. Я успокоила папу насчёт опасности этой страны для моей жизни, он с трудом, но принял новые для него реалии будущего. Бедному отцу пришлось «переварить» рассказ о распаде СССР и обо всём том, «что творилось и творится на твоей земле». Хотя, с другой стороны, папе было безумно интересно. Так два часа и пролетели.

Но мы ещё не подобрались к тому, с чего, собственно, всё началось. То есть, к моим вопросам, которые мне до зарезу надо ему задать.

Я уже было открыла рот, как вдруг папа просительно произнёс:

– Анька, мы с тобой будем говорить долго и обо всём. Но сначала, знаешь, мне ужасно интересно и прям не могу, как хочется… Покажи мне этот твой Израиль, а? Прям не верится, что я сейчас могу увидеть сию «обитель зла».

– Да уж, обитель зла, именно она! – расхохоталась я. – Пошли на экскурсию. Кстати! У меня тут под боком Средиземное море! Пять минут пешком. Ты же не видел никогда, правда? Хочешь посмотреть?