– А ведь и в самом деле похожа. Очень похожа! Какая ты красивая, Анечка. Но уж слишком взрослая, прости.
Ну, всё! Я сам с собой разговариваю, привет полный! Я всё же сбрендил по-настоящему, эх! – папа явно сильно распереживался. А ведь ему нельзя – сердце.
– Да нет же, па, нет! – я схватила его за руки. И почувствовала тепло его рук, боже! А он испуганно смотрел на меня глазами ребёнка, увидевшего настоящего Бармалея. – Ты не с собой, а со мной разговариваешь. Это правда, па. И я не знаю… не знаю, как сюда попала и как исчезну обратно, не знаю! И, кстати, когда, в какой момент – тоже! Может, у нас с тобой совсем мало времени! А мне с тобой так надо поговорить! Папа! Мне с тобой очень-очень нужно поговорить!
– А… ты откуда явилась? – в папиных глазах я вдруг увидела такое сильное почти детское неуёмное любопытство, что поняла: ещё немножко, и мы с ним уже будем говорить совершенно спокойно и как прежде.
– В смысле – времени или места?
– Во всех! – отцу явно не терпелось уже знать как можно больше. Или смирился со своим таким интереснейшим безумием, или поверил?
– Я уже из XXI века, папулечка. А откуда… Не поверишь! Из Израиля.
Что такое быть «из Израиля» в 78 году – понятное дело. Вот мой бедный папа и сошёл с лица тут же. Даже XXI век не произвёл такого сильного впечатления.
– Ой, так, больше не надо про это. Точнее, лучше потом… про это. А-а-а, вот, что мне скажи! – оживился отец и почему-то хитренько заулыбался. – Когда я умру? Или я до сих пор там, прости, господи, тоже в Израиле живой старичок-боровичок?
Я окаменела. Ну, как сказать родному, любимому человеку, что через пару недель как раз его не станет? Зачем я всё это затеяла, зачем это делаю, зачем полезла к нему? Ах, да, хотела узнать что-то там про любовь – что это такое, какая она, почему и отчего. Узнала? Идиотка…
– Что ты молчишь? Так когда же?
Я покосилась в экран телевизора, где вовсю лицедействовал Калягин. Я будто искала спасение где-то там, в ещё более нереальном мире, чем прошлое, в котором я находилась каким-то непостижимым образом. В кино из прошлого в телевизоре прошлого в прошедшем давно времени. И это вдруг сработало.
Через мгновение я видела то же самое лицо артиста в той же сценке, но уже опять в своей комнате в Нетании, и показывал кино вовсе не «Рубин», а вполне себе Самсунг. Замыкание кончилось. На жутком папином вопросе, к которому я, дура, готова не была.
Мне нужен, очень нужен разговор с папой про то, как и почему близкие люди любят друг друга. Без этого я не умею жить дальше, не понимаю, как. По крайней мере, среди людей, рядом с ними.
Мне нужно знать про то, как вовсе неблизкие и неродные умеют любить – как он любил, к примеру, маму. Такую чужую и совсем неродную ему по крови. Или он не считал её чужой? Какой он считал маму? Вот сколько у меня вопросов. Но как я могу их задавать папе, если сама не в состоянии ответить на его такой простой один-единственный вопрос, ответ на который мне прекрасно известен?
Или… может, сказать? Что изменится, если я скажу? Папа не умрёт, примет какие-то меры? О, а это мысль! Папа останется жив! И всё изменится? И для меня тоже всё изменится?
В голове с бешеной скоростью закрутились воспоминания обо всех прочитанных фантастиках и просмотренных фильмах на эту же тему. Что-то там про пространственно-временной континуум, в который ни в коем случае нельзя вмешиваться, ну, и, разумеется, пресловутый эффект бабочки…
Бред. Это всё горячечный бред. Происходящее творится лишь в моей голове. Я могу делать, что угодно, говорить всё, что угодно, творить любые вещи – это всё только в моей голове и ни на что не влияет. Так что дождаться следующего раза и… И где логика? Если всё происходит лишь в моём сознании, то каких сторонних ответов на свои вопросы я жду? Возможно, я просто больна шизофренией (папа правильно ухватил диагноз), разговариваю в своих глюках сама с собой и по-прежнему продолжаю надеяться на новое знание.
Так, хорошо. Приму, как данность, что я – шизофреничка. Исхожу из этого. Угу, больна и лечению не поддаюсь. Что это меняет? В том-то и дело, что ровным счётом ничего. Я хочу снова видеть папу. И разговаривать с ним. Хочу опять взять его за руки. Хочу его поцеловать, обнять.
Я опять хочу к папе. Столько раз, сколько это возможно. И пусть я шизофреничка. Ну, и ладно.
Все последние дни стоит особенно приятная погода: середина наября. Вода около 24 градусов, солнце уже не убийственное, дышать – сплошное наслаждение и не только вечером, но и днём. Кондиционером уже никто не пользуется, нет никакой необходимости. Солнце, как главный похититель кислорода, выведено из игры. Если вспомнить, какая гадость месяц ноябрь в Москве, то становится совсем весело.
Утром я выглядываю в окно: иссиня-голубое небо с редкими золотыми облачками, лёгкий ветер с моря, живительный бриз, приносящий ощущение здоровья и силы; яркие цветущие клумбы, зелёные деревья – неужели мы в пустыне?