Соло на раскаленной сцене

Усевшись у окошка, Рита сделала заказ и уставилась в экран, на котором показывали десятку самых хитовых песен недели. Сейчас демонстрировалось произведение под номером четыре — известная группа очередных «поющих трусов». Полуодетые девушки красиво покачивали бедрами, распевая всего-то пару строчек и переставляя местами слова. Из этого складывалась песня, занявшая далеко не последнее место в музыкальном рейтинге. Солистки отличались пышными формами и привлекательной внешностью, поэтому данный факт вовсе не показался Рите удивительным.

Принесли еду, и Рита порадовалась тому, что почти не пришлось ждать. Она полностью отдалась вкусовым ощущениям, когда вдруг знакомые звуки заставили ее поднять голову. Внизу экрана плыла бегущая строка: «Номер один, Il Gabbiano, Black’n’White».

На фоне полуразрушенного форта остановилась дорогая машина. Оттуда вышел человек и, прислонившись к капоту, закурил. Рита узнала Бесо Метревели. Сделав пару затяжек, он выбросил сигарету, снял пиджак и медленно двинулся в сторону входа в форт. Рита знала, что песня о том, как меняется человеческая жизнь. Вот мужчина раздавлен обстоятельствами, не видит выхода и не знает, как жить дальше. Впереди — сплошная неизвестность, позади — то, к чему нет возврата. Глубокий, завораживающе низкий голос Бесо словно вел слушателя за собой в неизведанные дали. Затем кадр переместился на лестницу, ведущую на стену. Рита увидела Павла Жукова, медленно взбирающегося по каменным ступеням. Его голос, на полтона выше, чем у бас-баритона Бесо, звучал свободно и мягко, обволакивая, унося печали и невзгоды. На стене стоял Андрей Вельяшев. Его баритон был самым высоким из трех, подводя слушателя к припеву. И, наконец, на экране возник Стас. Рита помнила, как Бессонова всей небольшой съемочной группой загоняли на огромный скользкий камень, стоявший в воде. Забраться на него оказалось делом нелегким, но в кадре приложенных усилий не было видно, зрители о них даже не догадывались. Все, что они видели — бескрайнее небо, сливающееся с темной поверхностью бурного моря, и тонкую фигуру молодого мужчины с развевающимися на ветру светлыми волосами, который, раскинув руки, смотрит ввысь, где одиноко парит огромная белая чайка. Его голос, высокий и звонкий, не ведающий ограничений в извлечении звука любой высоты и сложности, устремлялся к большой белой птице, летя вместе с ней, выше нее, к низко нависшим белым облакам, сквозь которые просвечивают лучи заходящего солнца, серебря почти черную воду. Зрелище было столь впечатляющим, что Рита задержала дыхание и выдохнула лишь тогда, когда почувствовала, что ей не хватает кислорода.

Рита завороженно пялилась в экран еще долго после того, как четверо солистов Black’n’White ушли по узкой песчаной косе в неизвестность. Оператор умудрился снять это так, словно они удалялись прямо в море. Лишь спустя пять минут она вспомнила о том, что перед ней, источая головокружительный пряный аромат, стоит полная тарелка пасты с зеленью. Рита рассеянно взяла в руки вилку: чувство голода чудесным образом испарилось. Но странное дело: вместе с ним улетучилось и отчаяние, переполнявшее ее до момента, когда она увидела видеоклип и услышала «Чайку». На душе стало неприлично легко, как будто неприятности, тяжелым бременем лежавшие на ее усталых плечах, вмиг покинули Риту, оставив после себя лишь легкое разочарование. Она не знала итальянского, но Стас перевел ей смысл песни. «Чайка», в сущности, о том, что никогда не поздно начать новую жизнь. Каким бы непосильным ни казался груз бед и проблем, он преодолим — надо лишь найти в небе просвет, в который просочится солнечный луч, обнаружить хоть что-то хорошее в череде неудач, ухватиться за это и вытащить себя наружу, как барон Мюнхгаузен, за шиворот. И полететь. Ну, может, и не так красиво воспарить, как чайка из песни Стаса, но хотя бы слегка приподняться над своим несчастьем, взглянуть на него с высоты и дать реальную оценку его размерам. Как правило, сверху все выглядит меньше, чем кажется с земли.

Что ж, значит, новая жизнь!