Солома

Чихаев и на этот раз озирался по сторонам и отмалчивался. Но он, к несчастию, был учетчиком старосты в прошлом году и должен был знать, верен ли слух. Мужики пристали к нему Сначала рассказали ему бабью болтовню, привели видимые доказательства и пожелали узнать его мнение.

— Ты в ту пору учитывал… ничего не замечал эдакого?

— Ничего.

— Не приметно тебе было, чтобы он рыбачил из мирской казны?

— Кто его знает! Не видать что-то было…

— А как же мерин?

— Надо думать, купил он его.

— А дом? А жилетка? Как это рассудить? Почему?

— Да что вы пристали ко мне! Не знаю я, вот и все! Мерин ли, нет ли, что мне за, дело… Вот пристали! Пойду лучше домой.

И, говоря это, Иван Чихаев скрылся к себе в избу, радуясь, что отделался от пустого разговора. Ему гораздо приятнее сидеть в своей избе и ничего не знать. На улице в эту минуту поднялся ветер. Снег, до сих пор медленно падавший, завертелся, закружился, загустел. Небо потемнело, ветер свистал. Ворота мрачно скрипели, ставни хлопали. В избе чувствовалось, что буран рвался во все щели в окнах, ища щелей в стенах. Вся избенка дрожала, как бы окруженная с четырех сторон врагами, которые уже решили взять ее приступом, разрушить и разметать по щепкам. Но Ивану Чихаеву было хорошо; на душе у него сделалось радостно. Буран не мог донять его; в избе тепло; жилой, влажный дух густо стоял в комнате; незачем было залезать и на печку как сделал бы какой-нибудь бедняк, который теперь мерз, стучал зубами и мечтал о дровах. У Чихаева были дрова. Он радостно смотрел, как занимались его домашние каждый своим делом. Это напоминало ему о топорище, которое надо было приделать к топору, и он взялся скоблить дерево. Во время работы он сопел, посвистывал или мурлыкал, как кот.

Издалека неясно послышался звон церковного колокола. Это звонили на случай замерзания среди открытого поля. Этим звоном деревня как бы говорила: "Мне студено, я замерзаю!" Кто-то из семейных заметил, что сегодня непременно кто-нибудь замерзнет.

— А мы не замерзнем! — возразил Иван с радостью и погрузился в топорище. Он не слыхал ни свирепого воя за избой, ни церковного звона и оставался равнодушным, спокойным и безучастным.

А давно ли было время, когда Иван сам ежеминутно чувствовал, что погибает! И постоянно приготовлялся умереть нехристианскою смертью! Тогда судьба его была общая со всеми жителями деревни. Главная, господствующая черта жизни жителей — это вечное беспокойство, нервность и удивительная неустойчивость во всем. В деревне, несмотря на ее наружную тишину, кипела и варилась каша, в которой одни тонули, другие всплывали внезапно наверх. У одних вырывались восклицания радости, у других — крики о спасении. Одни жители куда-то бежали, другие барахтались дома, ухватившись за какое-нибудь дело, всегда почти безнадежное. Нервы у всех напряжены до последней степени. Сердце стучит неестественно скоро и бьет постоянную тревогу. Никому нет времени ни одуматься, ни устроиться. Никто не живет тою правильною, законною жизнью, которую требует земля и связанные с ней сельские работы. Труд, сопряженный с мучительством, стал невозможен. На его месте явился на деревенской улице "момент", который и ловят. Не всем, конечно, попадает удача. Громадное большинство только разевает рот, но ухватить ничего не может. И только на долю ничтожного меньшинства достается добыча.

Последние переживают в самое короткое время страшные перевороты. Иван Чихаев, принадлежащий к этому разряду жителей, и на себе испытал всю превратность судьбы. Сперва он пал, потом возвысился, потом опять стремглав полетел вниз, откуда снова выбрался значительно поврежденным. Все это с ним стряслось в течение двух зим, из которых на долю последней, описываемой здесь, выпало самое большее количество внезапностей. От этого он несколько тронулся в уме и в сердце, но это ничего не значит, потому что и все окружающие его жители были более или менее тронуты. Он выглядел то равнодушным, почти преступно равнодушным, то беспокойным и мечущимся.