Соломенный кордон

— Так это же лошадь! — обрадовался он.— Дура лошадь! Фу ты, палки-моталки, а я думал, черт или Петька Коноплев! Так как же я, дурак, забыл, что на этой шахте есть еще лошади. Мне же рассказывали, что электровоз на верхнем штреке не пустишь, малейшая искра — и взрыв. Как же я забыл об этом! Эх, ты, — небрежно шлепнув по крупу лошади, сказал Потап. Нагнувшись, он рванул ботинок, ботинок выскочил.

— Лошадь, ты видишь, что у меня нет свету. Ты, наверно, знаешь здесь все ходы и выходы, если шляешься в темноте по шахте? Подожди меня, я найду сумку с гайками и болтами.

Отыскав сумку, Ломтев подошел к лошади и взял ее за хвост:

— Давай, веди меня по назначению! — строго сказал он.

Вскоре Потап заметил огоньки шахтерских ламп.

— Стой, лошадь! — скомандовал он. — Можешь быть свободной.

— Куда девался этот доставщик?! — возмущались рабочие.

— Может быть, с ним что случилось? Шахту он вовсе не знает.

— Опять, наверно, ботинки где-нибудь застряли, — услышал Потап голос Петьки Коноплева.

— Не зубоскаль, Петька, у меня погасла лампа. Наверно, я такой невезучий, со мной вечно всякие приключения случаются, — с досадой заметил Ломтев, приближаясь к группе рабочих.

Лучи прожекторов метнулись на голос. Перед шахтерами стоял Потап Ломтев. От тяжелой сумки и ходьбы он взмок, по чумазому лицу текли ручейки пота. Когда он передал шахтеру сумку и снял каску, все увидели на лбу у него большую шишку.

Петька Коноплев растерялся, а бригадир спросил:

— Где же у тебя погасла лампа?

— Недалеко от ствола...

— И ты на темную столько шел? Там же три завала, не каждый из нас решился бы вслепую протопать этот путь. Коноплев, а ты говорил, что земляк у тебя чудак, да и только. Смотри, какой парень!..

— Садись, человек, отдыхай, с нами тебе повезет. — Бригадир протянул Потапу твердую руку.

Потап достойно принял похвалу бригадира, искоса взглянул на Петьку Коноплева и что было силы пожал руку бригадиру.

— Петь, — окликнул Коноплева один из шахтеров, — а Потап твой малый бывалый. На этот раз, кажется, нам повезло с доставщиком.

— Потап — парень надежный...

— Ты учись, как ориентироваться в шахте, а то второй год работаешь и все боишься заблудиться.

Помывшись после работы в бане, Потап встретил своего земляка у скверика, он сидел на скамейке и ждал его.

— Потап, я сегодня оформляю отпуск, поеду домой... Может быть, чего-нибудь передать?.. Ведь кореша мы с тобой... — Коноплев опустил глаза, поправил торчавший из кармана конец мочалки.

— Привет передай, расскажи, что я в шахте работаю. — Потап посмотрел на земляка и вздохнул. — А зря ты, Петька, мне не доверял. Ведь вспомни, как я ловил птиц? Ты бы объяснил мне, что здесь и как. Помог бы мне... Я ведь, черт возьми, растерялся от всего и вел себя как дурак... Ты же знаешь, как мне надо помочь матери.

— Да я ничего... Зря ты так... — Коноплев виновато посмотрел в глаза Потапу. — Если тебе нужны деньги, чтобы послать матери, так я одолжу.

Потап Ломтев подогнул под лавку ноги, чтобы не видно было огромных ботинок, и уставился на Петьку своими маленькими, похожими на бусинки глазами:

— Конечно, займи, сам знаешь, как матери приходится с тремя гавриками. В первую же получку я тебе верну долг.

Они шли от шахтного двора к общежитию сквером, один рыжеголовый, широкоплечий здоровяк, другой маленький, юркий, похожий на мальчишку-подростка. Встречные, посмотрев в их сторону, невольно улыбались, только что-то настоящее могло объединить таких разных с виду людей.

Угольных дел мастер

1

Жена торопливо собирала в узелок концы ситцевого платка, в котором хранился ее завтрак, на ходу объясняя Антону Поликарповичу, как разделить между детьми хлеб, как сварить борщ из лебеды и как его приправить килькой.

До войны она была медлительная, полнотелая; сейчас сухопарая, очень подвижна — нужда научила поспевать везде — и на работе, и дома.

Антон Поликарпович Поликушин трудно привыкал к мирной жизни поселка. С утра, как только прогудит над шахтой гудок, призывающий на работу шахтеров первой смены, Поликушин выходил к калитке и, облокотившись здоровой правой рукой на широкую доску, смотрел вдоль улицы.

Домой он возвратился недавно. Вначале расспрашивал у жены о друзьях, о знакомых, потом сам стал высматривать их на своей улице. Из друзей на шахту никто не вернулся, знакомые тоже мелькали редко. До войны его знал весь поселок, стоило где-нибудь ему показаться, как со всех сторон сыпалось: «Антону Поликарповичу привет! Здрасте, Антон Поликарпович!»

Сейчас не с кем здороваться.

Выходя к калитке, Антон Поликушин высматривал забытые лица. Вдруг попадется знакомый человек, тогда можно будет расспросить, как идут дела на шахте. То, что рассказывала жена, казалось ему бабьей болтовней, она работала на подгонке у ствола, о работе забойщиков знала мало. Вот поговорить бы с кем-нибудь из них — это да. Забойщик бы рассказал все о подземных переменах...

— Моторная у тебя жена, — заметила старуха соседка, когда Антон Поликарпович показался первый раз у калитки.

«Моторная» — это слово как нельзя лучше характеризовало сегодняшнюю Светлану.