Солона ты, земля!

— Как деревня-то живет?

— Ничего, живет. Хлеб сеем, убираем… Я к вам, Василий Федорович, с идеей одной пришла.

— А ну, выкладывай, что за идея.

Алька начала с маленькой хитрости.

— Вы признаете меня своей воспитанницей?

— Конечно, — развел руками секретарь парткома. — Насколько я помню, у нас ты сделала первые шаги в комсомольской работе.

— Тогда помогайте и дальше.

— Чем тебе помочь?

— Хорошо было бы, если заводские комсомольцы взяли бы шефство над нашим районом.

— Шефство?

— Да, шефство! Помогли бы оформить клубы в селах, организовали бы здесь сбор книг для колхозных библиотек, прислали бы на уборку агитбригаду, а то и две. А?

— Идея стоит того, чтобы подумать серьезно. — Секретарь парткома снял телефонную трубку. — Комитет комсомола… Витя, зайди ко мне. Сейчас мы с комсомолом это решим. Ты когда домой-то?

— Завтра утром хотела.

— А ты бы выступила сама перед нашими комсомольцами да рассказала бы обо всем? Тебя тут многие помнят. Горячее бы взялись за дело.

Перед самым концом рабочего дня Алька, наконец, попала в свой бывший цех. Ее окружили, обнимали.

— Ой, Алька, какая ты ста-ала!

— Как это ты к нам надумала зайти?

— Рассказывай, как живешь.

Не думала Алька, когда шла сюда, что и девчата и сама она, будут так искренне рады этой встрече.

— Дайте я хоть цех посмотрю. Что здесь у нас нового? Кто сейчас на моем станке работает?

— Зинка Шкурко на твоем станке работает.

— Зинка-а! Иди сюда! — позвал кто-то из девчат.

Зинка по-прежнему худая, с серым землистым лицом и

ужасно постаревшая за четыре года, подошла, вытирая ветошью руки.

— Что у вас тут? — спросила она устало. — A-а, Алька приехала. Здравствуй, Аля, — протянула она руку. — Или ты сейчас с рабочим классом за руку не здороваешься.

— Как ты живешь? — натянуто спросила Аля.

— Лучще всех. Только никто не завидует, — ответила Зинка и засмеялась. — А ты, видать, тоже ничего живешь. Гладкая стала. Из доходяг выбилась. Смотри какая фигуристая! От мужиков, должно, отбоя нет, заглядываются

Выручила Капа Звонарева.

— Что, девочки, случилось? — зычно спросила бывшая Алькина бригадирша. Увидев Алю, нисколько не удивилась, будто они только вчера расстались, протянула руку спросила — Ну, как живешь? Детей, наверное, нарожала кучу?

Перед этой «гром-бабой» Алька почувствовала себя прежней подсобницей и землекопом.

— Сын растет, — тихо ответила она. — Три года уже ему.

— У нас тоже девки замуж повыходили. Не все только. Путевые вышли, а непутящие остались. Тебя вспоминают. Правильно ты говорила, хоть и соплюха была: не все война спишет. К Зинке вон вернулся с фронта ее ухажер, пожил две недели, да и бросил ее. Сейчас с ребенком мается.

— А ты-то замужем? — поинтересовалась Аля.

Но Капа не удостоила ее ответом.

Толпа заводских комсомольцев провожала Алю до самой проходной. Тут Аля распрощалась.

…После собрания ей предстояла еще одна встреча. Долго она колебалась, заходить или нет к Наташе Обуховой? И все-таки решила зайти.

Дверь открыл Наташин муж, Алька его с трудом узнала. Он вопросительно посмотрел на нее.

— Мне Наташу.

Молча он отступил в глубь коридора, как бы приглашая гостью пройти. Аля удивилась, как сильно одрях этот, когда-то старательно молодящийся, щеголеватый инженер. Он ее, конечно, не узнал, хотя в войну они встречались несколько раз и даже разговаривали.

— Наташа! К тебе пришли, — позвал он жену. — Проходите, пожалуйста, в гостиную.

Аля прошла. Осмотрелась в большой, сплошь заставленной мебелью комнате. Эту комнату она знала еще по рассказам Наташи с той поры, когда инженер первый раз пригласил сюда свою будущую жену. Тогда Наташа восторженно обрисовала подруге каждый диван, каждое кресло, каждый ковер. Такой и представляла Аля эту клетку, такая она и есть. Наташа вышла из кухни в длинном цветастом халате, кое-как причесанная, с лицом отекшим и вроде бы заспанным. Увидела Алю, ойкнула удивленно и кинулась к ней.

— Аля! Ой, ой, Аля! Ты как же это… — и заплакала беззвучно. Слезы текли по щекам, а губы улыбались. — Ой, ой, как я рада! Ты откуда взялась-то?..

Муж в таком же халате, как и Наташа, неподвижно стоял в коридоре и смотрел на женщин немигающим, бесстрастным взглядом. И Аля неприятно чувствовала на себе этот взгляд. Ей почему-то казалось, что так смотрел в свое время Гобсек.

— Садись вот сюда, на диван. Рассказывай, как ты живешь, давно ли в Барнауле?

Наташа, видимо, тоже чувствовала на себе взгляд мужа, поэтому повернулась и, с искаженным злостью лицом, прошипела:

— Ну чего ты уставился? Иди к себе! Не мешай нам.

Он молча повернулся и, шаркая шлепанцами, исчез.

— Ты чего так?.. — вырвалось у Али.

— А ну его! Я его терпеть не могу. Все время шпионит за мной. Ревнует страшно из квартиры не выпускает месяцами. Феодал несчастный.

— А как же ты живешь?

Вот так и живу. Как в гареме бухарского эмира. Света белого не вижу. Уходит на работу, закрывает меня на ключ. Сам в очередях стоит, приносит продукты. Я только готовлю ему. Домработницу из меня сделал! Я как-то не вытерпела, пригрозила, что отравлю его стрихнином. Так он теперь заставляет меня каждое блюдо пробовать при нем, боится.