Соловки. Документальная повесть о новомучениках

Борис Ширяев был дважды приговорен к смерти и оба раза сумел уцелеть. Приговор на Соловки, как и Оптинский Старец Никон (Беляев), он получил в Бутырской тюрьме. Художник Нестеров, оказавшийся в числе сокамерников, утешил: «Не печальтесь, там Христос близко», а потом всю ночь рассказывал, как в былые времена ездил на Соловецкие острова, где и задумал «Святую Русь».

Нарком Луначарский вызволил художника из застенка, а Ширяев очутился на кровавом острове в Белом море, где наконец‑то понял всю мудрость нестеровской картины: Сын Человеческий на фоне северных церквушек, вдали заснеженная земля, обступившие Воплощенного Бога дети, иноки, старики — весь богомольный народ святорусский. Здесь, на Соловках, он своими глазами видел, как из чащоб жизни выходили маловерные и с плачем падали у ног Того, Кто пришел указать смысл креста и обучить человека великому закону жертвы. Постигали вкус слез прозревшие каторжники, и в первую очередь он сам, просвещенный выпускник университета. Соль текла по щекам и делалась сладостью. Христос как будто специально привел его на Соловки, дабы напомнить о Себе: «Ты забыл меня, а Я близко. Я внутри тебя самого…»

По окончании срока Ширяева сослали в Среднюю Азию. Во время оккупации Северного Кавказа он попал в концлагерь, далее оказался в Италии. До конца дней напряженно осмысливая выпавший ему на долю опыт, пласт за пластом снимал толщу воспоминаний, чтобы выплеснуть в мир свои мучительные раздумья о смысле земных страданий. Он‑то и поведал нам о последнем соловецком схимнике.

Когда монастырь был очищен от монашествующих, на острове остался один не пожелавший никуда уходить старец. Начальником СЛОНа в ту пору был вечно полупьяный Ногтев, от изломов похмельной фантазии которого в буквальном смысле слова зависела жизнь людей. Он имел обыкновение ежедневно убивать одного — двух заключенных. Жертвой мог стать любой, имевший несчастье привлечь внимание гражданина начальника — офицер, епископ, уголовник. Прослышав, что на территории его владений обретает живой схимонах, Ногтев прихватил бутылку самогона и со товарищи поскакал в сторону лесной землянки.

Перед иконой тлела лампада, старец стоял коленопреклоненный, в углу чернел раскрытый гроб. «Ну что, товарищ опиум, отменили твоего Бога? — стал глумиться Ногтев. — Довольно попостился, пора бы и разговеться». Наливает стакан, подносит старику, принуждает пить. Тот встал, отвесил богохульнику земной поклон и молча кивнул на гроб: там, мол, будешь. Переменился в лице Ногтев, попятился. Потом смачно выругался, сел на коня и ускакал. С тех пор по его личному распоряжению старика оставили в покое, более того, раз в неделю стали приносить ему паек.

О. Волкову тоже случалось видеть в Онуфриевской церкви старого схимника, может быть, даже того самого, о котором повествует «Неугасимая Лампада». «Слева от амвона, всегда на одном и том же месте, весь скрытый мантией и куколем с нашитыми голгофами, стоял схимник. Стоял не шелохнувшись, с низко опущенной головой, немой и глухой ко всему вокруг — углубленный в себя. Много лет он не нарушал обета молчания и ел одни размоченные в воде корки. Годы молчания и созерцания. Ему не удалось уйти в глухой затвор: камеры, в которых замуровывались соловецкие отшельники, находились под угловыми главами Преображенского собора, обращенного в пересылку. И я гадал, задевает ли схимника происходящее вокруг? Не подтачивают ли его мир разрушившие Россию события? Или они для него — незначащая возня у подножия вершины, на которую вознесла его углубленная беседа с небом?»[20]

И Розанов рассказывает о соловецком схимонахе, который за дряхлостью стал не нужен начальству, и его приговорили к высылке на материк. Старец просил у Бога смерти и действительно умер в ночь перед отъездом, по молитвам Владыки Евгения (Зернова), которого попросил помолиться об избавлении от земного жития. Трудно сказать, один это был человек или трое разных людей, ясно одно: таким высшим представителям рода человеческого неведомо, что такое оковы. Навесь им на ноги колоды стопудовые, они их даже не почувствуют, ибо не в тварной юдоли пребывает сознанье их…

Тема последнего соловецкого схимника проходит через всю ширяевскую книгу. Она возникает во многих главах, то прямо, то косвенно, то намеком; о старце говорят лагерники и лагерницы на всех островах. Единственный оставшийся в аду молитвенник и его Неугасимая Лампада становятся для гибнущих людей символом Святой Руси, дух которой, несмотря ни на что, пребывает неповрежденным. Однажды сам автор, по роду работы имевший право свободного передвижения по архипелагу, сбился с тропинки и после нескольких часов блужданий набрел на легендарную келью, про которую, честно говоря, сомневался, уж не вымысел ли она. Войти он не посмел, до утра сидел на корточках у тусклого оконца, смотрел, как отшельник бьет поклоны, и беззвучно молился вместе с ним.