Соловки. Документальная повесть о новомучениках

И вот по лагпунктам прокатилась весть: лесной схимонах преставился. В субботу принесли сухари, а он лбом в земляной пол уперся: в поклоне Господу предстал. Лампада почти вся выгорела, умирающим светом тлела. Тут же подлили масла — огонек занялся во всю мощь…

Похоронили старика где‑то на Анзерах. Никого из иереев на погребение не допустили, и последний соловецкий схимник ушел в землю неотпетым. Эта смерть взволновала весь архипелаг, в ней искали тайного знамения. Кому‑то пришла в голову мысль отпеть Батюшку заочно, одновременно отслужив панихиду по всем погибшим и, конечно, по убиенной семье последнего Государя. Предприятие затеяли опасное, не каждый священник рискнет в нем участвовать. Совсем недавно по стране прогремело «дело лицеистов», по которому многие были поставлены к стенке, а около полусотни приговоренных за месяц до описываемых событий прибыли на Соловки.

Эти люди имели неосторожность собраться на традиционную годовщину Императорского Александровского лицея, отслужить панихиду по усопшим лицеистам всех времен, на которой был помянут и Царь. Присутствовало 30 человек во главе со священником Лозино — Лозинским, также бывшим лицеистом. Собрание было квалифицировано властями как «монархический заговор», все родственники и знакомые участников были арестованы.

«Я устал от жизни, слава Богу», — сказал перед расстрелом бывший лицеист 75–летний князь Н. Д. Голицын. На Соловках воспитанники Лицея держали себя достойно и мужественно. А. П. Веймар, начальник одного из департаментов Министерства иностранных дел, по воспоминаниям очевидцев, нес свойтяжелый рок с редким благородством. Священник Лозино — Лозинский тоже стал соловчанином. На каких только работах он не работал — и счетоводом в часовне св. Германа, и ассенизатором в бывшей гостинице, и сторожем, и почтальоном, неизменно напоминая всем окружающим его изысканного аббата XVIII века[21].

Служить панихиду по новопреставленному соловецкому схимонаху и убиенному Царю — Искупителю согласился все тот же Утешительный поп отец Никодим. Он сознательно пошел на то, за что другие были осуждены к высшей мере. Этот Батюшка вообще ничего не боялся, не случайно легенды о нем ходили по лагерному миру еще несколько десятилетий. М. Розанов лично слышал их в конце 30–х годов за пределами Соловков, в штрафном изоляторе Печорсудстроя. Отца Никодима под видом плотника заводили в женбарак к пожелавшим говеть проституткам, шпана втаскивала его через окно в лазарет к умирающим. «Прибавляй — убавляй мне срок человеческий, Господнего срока не изменишь, — знай посмеивался отец Никодим, — а с венцом мученическим пред Престолом Его мне, иерею, пристать пристойнее».

В заговоре участвовало 22 человека. Они вышли порознь и, сделав обходы, собрались на глухой полянке около Креста — на — крови. В руках горе ли свечи из просмоленных канатов. По счастливой случайности, описание этой панихиды в свое время я перепечатала слово в слово. Привожу этот текст с двойной радостью: за них и за нас…

***

«…О ком говорят слова молитвы? Не о тех ли, кто беззвучно шепчет их? Кто стоит здесь, в лесной храмине, у каменного креста на неостывшей крови? Живущие или тени живших, ушедших в молчание, в тайну небытия? Без возврата в жизнь?

…Это стояли не люди, а их воспоминания о самих себе, память о том, что оторвано с кровью и мясом. В памяти одно — свое, отдельное, личное, особое для каждого; другое — над ним стоящее, общее для всех, неизменное, сверхличное; Россия, Русь, великая, могучая, Единая во множестве племен своих, — ныне поверженная, кровоточивая, многострадальная.

— Покой, Господи, души усопших раб Твоих!

Отец Никодим почти шепчет слова молитв, но каждое слово его звучит в ушах, в сердцах собравшихся на поминовение души мучеников сущих и грядущих принять свой венец…

Отец Никодим, иерей в рубище и на одну лишь ночь вырванной из плена епитрахили, поет беззвучно святые русские песнопения, но все мы слышим разливы невидимого, неведомого хора, все мы вторим ему в своих душах:

— Николая, Алексея, Александры, Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии и всех, иже с ними живот свой за Тя, Христа, положивших…

Отец Никодим кадит к древнему каменному кресту, триста лет простоявшему на могиле мучеников за русскую древнюю веру. Их имен не знает никто.

— Имена же их Ты, Господи, веси!..

Ладан, дали, обступившие церковь — поляну полные тайны соловецкие ели. Они — стены храма. Горящее пламенем заката небо — его купол. Престол — могила мучеников.

Стены храма раздвигаются и уходят в безбрежье. Храм — вся Русь, Святая, Неистребимая, Вечная! Здесь, на соловецкой лесной Голгофе, — алтарь этого храма.

— Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная!

Бесконечная? Повергающая, преодолевающая и побеждающая смерть?

В робко спускавшемся вечернем сумраке догорали огоньки самодельных свечей. Они гасли один за другим. На потемневшем скорбном куполе неба ласково и смиренно засветилась первая звезда. Неугасимая Лампада перед вечным престолом Творца жизни.