Сомнамбулист

— Просто слишком много забот.

Кто-то вежливо кашлянул. В десяти шагах позади миссис Гроссмит топтался на месте незнакомец. Нескладного вида джентльмен, на несколько лет старше экономки. Он обладал примечательным носом-картошкой и неестественно большими ушами, благодаря которым походил на большую пивную кружку. Мужчина неуклюже шагнул вперед, наступил на собственный шнурок и растянулся на полу. Поднявшись, он отряхнулся и спросил тихим нервным голосом:

— Ладно, Гро. Вы нас представите когда-нибудь? Миссис Гроссмит налилась краской.

— Простите, — смущенно произнесла она с какой-то доселе непривычной интонацией. Прямо по-девичьи.— Это Артур Бардж. Мой домовладелец. И... — Экономка хихикнула и продолжила еще более пронзительным от переживаний голосом.— Мой ближайший друг.

Воцарилась долгая неловкая пауза. Исполненным отвращения взглядом иллюзионист окинул джентльмена с ног до головы и неохотно пожал руку.

Артур Бардж сконфуженно расшаркался. К счастью для всех, примчался камердинер.

— Мистер Мун,— тихо и раболепно доложил он, как обычно.— У вас еще один посетитель. Боюсь, он настаивает на встрече.

— Кто?

Вместо ответа вслед за камердинером в холл ворвался человек. Он говорил не переставая. Слова его наталкивались друг на друга, торопясь достигнуть чужого слуха.

— Надеюсь, не помешал? Ненавижу прерывать встречу. Но с учетом того, что случилось, выглядите вы прекрасно.— Уродец протянул руку.— Эдвард, рад снова увидеть вас. Хотите прогуляться?

Да. Это был Томас Крибб.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Под городом спит старик.

Фразы всплывают из небытия и формируются в его сознании.

— Все поэты попадают в ад.

Странные слова, но он уверен, что уже где-то слышал их. Или, может, читал. Или даже сам придумал.

Ему снится, будто он снова в своей спальной в Хай-гейте. Здесь доктор Джиллмен и кто-то еще, какой-то коротышка, прячущийся в тенях, что злобно клубятся по углам комнаты. Затем незнакомец выходит на свет, и старик смеется от облегчения. Перед ним ребенок десяти лет от роду, не более. Наконец спящий узнает его. У ребенка есть имя, и во сне оно четко всплывает в памяти. Нэд. Но фамилия ускользает, и видение снова меняется.

Он на берегу, босой, зарывается ногами в песок и внимает, как тот течет вокруг его пальцев, заполняя все выступы тела. Ветер игриво дергает за одежду, развевает пальто, почти как плащ, и едва не сдувает с головы шляпу. Он видит пожилую женщину на деревянной платформе, выкаченной в полосу прибоя. Женщина ковыляет на артритных ногах по мелководью, по-дамски взвизгивает от удовольствия, когда холодная вода в первый раз окатывает ее. Старик смеется, и внезапно рядом оказывается Нэд, его горячая ладошка зажата в его руке, и он тоже смеется, хотя оба не понимают, почему им смешно. Нэд крепче сжимает руку старика, и они уходят прочь.

Годы откатываются назад, но сцена остается той же самой. Старик снова на берегу, но он уже не старик. Мальчик исчез, конечно же, ведь он еще не родился, а рядом с ним стоит другой человек. Он чувствует, что этот человек важен. Важен для многих жизней помимо его собственной. Они вместе медленно гребут в лодке, штаны закатаны выше колен, обувь брошена на берегу под охраной встревоженной свиты. Вода жадно плещет им на ноги, и он улыбается своему спутнику. Внезапно его осеняет. Премьер-министр. Разве может быть такое? Старик решает, что это слишком уж фантастично, и неловко ворочается во сне. Неужели он когда-то в Рамсгейте греб по морю вместе с премьер-министром?

Рамсгейт? Откуда он помнит это слово?

Может, и не помнит. Сны лживы.

Снова комната в Хайгейте. Джиллмен и мальчик. Как всегда, старик бессвязно бормочет, рассказывает очередной бесконечный анекдот. Все поэты попадают в ад, говорит он. Ребенок внимательно слушает, но у Джиллмена вид тоскливый. Джиллмен уже слышал все это, и не один раз. Даже в своих снах старик осознает собственную репутацию болтуна.

Затем он вспоминает. «Все поэты попадают в ад». Что-то когда-то сказало ему эти слова. Что-то нечеловеческое, не совсем живое сказало шелестящим голосом, коварным, как ветер в сухих листьях.

А потом он снова молод. Снова студент. Один у себя в квартире с этим существом, что обещало ему раскрыть кое-какие секреты. Обещало отнюдь не задаром. Все поэты попадают в ад, говорит оно. Глаза его подобны пылающим углям, и, к своему раздражению, старик понимает, что это существо всегда будет говорить одно и то же, повторять до тошноты ту же самую загадочную фразу.

Через сорок лет он расскажет эту историю, и Джиллмен будет смеяться, словно это очередная выдумка, очередная чудовищно приукрашенная байка, но мальчик, этот странный, серьезный, особенный мальчик, даже не улыбается, и старик думает, нет, не думает — знает, что мальчик как раз тот, кого он искал.

Он спит, а над ним бежит и ревет город.

От мистера Крибба исходил тонкий запах, какого мистер Мун прежде не замечал. Вовсе не неприятный. И не запах пота, не вонь немытого тела. Нечто более необычное, уютное, дышащее веками, землей и сыростью. Листья в октябре, осознал Эдвард. Он пахнет осенью.