Веду футбольный мяч по многолюдному торговому пассажу в центре Токио. Это не суперсовременный торговый центр – обшарпанные магазинчики предлагают оптом посудные губки, блузки тридцатилетней давности и хлипкие тренажеры. Свет сгущается в медуз из древних морей. Не знаю, как и когда я завладел этим футбольным мячом, но он для меня – проклятье, а не благословение, потому что ворота противника могут быть спрятаны в любой точке Японии. Если я подниму мяч, судья отрежет мне руки огромными ржавыми ножницами. Если я уступлю мяч противнику, школьники меня заплюют, а собаки – закусают до смерти. Но игроки не выбирают – выбирают игроков. Надо найти ворота противника и забить гол. В водовороте покупателей кружат знакомые лица: хозяин музыкального магазина в Кагосиме, секретарша моего отца, Гэндзи-цирюльник, щелкающий маникюрными ножницами, – но я знаю: стоит отвлечься лишь на секунду – и противник завладеет мячом. Пассаж наполняется вязким туманом, откуда-то тянет холодом. Медузы шлепаются на пол и умирают. Я пробираюсь сквозь их студенистые тела, подбрасываю мяч коленом под хлюпанье воды в канализационных стоках. Я знаю, что противник следит за мной с помощью радарных установок, полученных от нацистской Германии. Почему же мне позволили проникнуть так глубоко на вражескую территорию? А вот и Клод Дебюсси – шагает по болоту в снегоступах.
– Вы завладели мячом, мсье Миякэ?
– Бунтаро?
– Матико-сан?
«Падающая звезда» заброшена много лет назад. Кое-где на стенах еще болтаются обрывки рекламных плакатов, пришпиленных кнопками. Запираю за собой дверь на засов – вполне разумная предосторожность, потому что игроки противника сбрасывают маски и собираются на тротуаре. Заброшенный видеосалон убог и жалок, именно поэтому противник решил спрятать свои ворота в моей капсуле. Я отправляю мяч за прилавок, и передо мной встает лестница, в девять раз выше обычной. Ударом ноги посылаю мяч наверх, но он отскакивает и возвращается обратно. Тем временем противник таранит окно деревянной статуей бога смеха – стекло выгибается, но не бьется. Зажимаю мяч ступнями и по-лягушачьи прыгаю вверх по ступенькам. Я уже почти наверху, когда раздается звук разбитого стекла. Если прыгать быстрее, мяч выскользнет и поскачет вниз, к противнику. Вражеский рев – сводка дорожного движения – последняя ступенька – противник громыхает наверх – подпираю дверную защелку бильярдными киями.
Моя капсула – сумрачный склад, где нет ничего, кроме строительного мусора.
Впереди меня ждет моя слава – ворота противника.
Господин Икэда орет мне в ухо:
– Что ты наделал?
Оборачиваюсь к отцу:
– Я пришел, чтобы забить гол!
– Это наши ворота, а не ворота противника! Предатель! Ты показал им, куда идти!
Бильярдные кии трещат и разлетаются в щепки.
Сказочный великан одной рукой трясет меня за колено, а другой держится за руль.
– Ты, сынок, какой-то сон видел. Даже бормотал что-то.
Великан печален. Я непонимающе таращусь вокруг. Кабина грузовика увешана гирляндами амулетов из храмов и усыпальниц. Бильярдные шары великаньих глаз глядят в разные стороны.
– Кто знает, что ты там бормотал? Только не я. Нес какую-то бессмыслицу.
И тут ко мне разом возвращаются Эйдзи Миякэ и эти семь последних недель.
– Бессмыслица – она и есть бессмыслица, на какой язык ее не переводи, – продолжает Великан, которого, кажется, зовут Хонда, но проверять это уже поздно.
Я чувствую странную легкость. Сегодня утром я встретил отца. Чувство потери, чувство победы, но сильнее всего – чувство свободы. И сейчас, вопреки всем своим представлениям о жизни, я направляюсь в Миядзаки, чтобы увидеться с матерью – впервые за шесть лет. Со скоростью меньше пяти километров в час. Четырехполосный поток транспорта ползет по-черепашьи. Часы на приборной доске, подмигивая, сообщают, что сейчас 16:47. Я проспал больше трех часов, и кредит в банке сна еще не исчерпан. Если почтовый вирус Суги сработал именно так, как тот расписывал, файл Кодзуэ Ямая уже доставлен по каждому электронному адресу в каждой адресной книге по каждому электронному адресу в каждой адресной книге и так далее, девяносто девять раз. В общей сложности… по-моему, во всей Японии не наберется такого количества компьютеров. И теперь эту информацию никто не сможет утаить. Так или иначе, но я за это уже не в ответе.
– У Хадано пробка, – вздыхает Великан. – В дорожной сводке передали, что в десяти километрах отсюда перевернулся молоковоз.
Городской токийский пейзаж сменился сельским, расчерченным на квадраты рисовых полей.
– В ясный день, – говорит Великан, – там, справа, видно гору Фудзи.