Сон № 9

– Забавное это дело, сны, – говорит Удильщик. – Хонда рассказывал про свой лунатизм? Фигня все это. Просто женщины его не любят, только и всего. А сны… Я про них много читал. Никто не знает, что такое сны. Даже ученые спорят между собой. Одни считают, что гиппокамп перебирает воспоминания в левом полушарии мозга, а потом правое полушарие выдумывает всякие истории, чтобы как-то соединить образы.

Удильщик не ждет моего ответа – если бы меня здесь не было, он беседовал бы с куклой Зиззи Хикару. «Выезд на Киото, 18 км».

– Так что любой сон – это сценарий. Ну, как-то так.

По ветровому стеклу ползет мохнатая муха.

– Я тебе не рассказывал про свой сон? Ну, свой сон есть у каждого. Так вот, мне тогда было столько же, сколько тебе сейчас. Я влюбился. Или сошел с ума. В принципе это одно и то же. Вот так-то. Она – Кирара ее звали – была вся такая избалованная, папина дочка. Мы ходили в один плавательный клуб. В те времена я был сложен хоть куда. А ее папаша заправлял каким-то зловещим учреждением. Каким именно? Да вроде Министерством образования. В общем, Кирара была не моего поля ягода. Но меня это не остановило. Меня будто околдовали. В школе я списал из какой-то книги любовное стихотворение. И в награду получил поцелуй! У меня и сейчас, как у козла, от баб отбою нет. Короче, Кирара не устояла. На машине моего двоюродного брата мы с ней ездили к водохранилищу. Считали звезды. Считали ее родинки. Небывалое блаженство. У меня такого больше никогда не было и уже не будет. А потом до ее папаши дошли слухи о том, как мы проводим время. Я, понятное дело, не подходил на роль принца для его драгоценной принцессы. Ну и… Папаша сказал свое веское слово, и она бросила меня, словно покрытый струпьями труп. Даже сменила плавательный клуб. Для Кирары я оказался легкой закуской, а она для меня была целым меню в ресторане любви. В общем, я расстроился. Совсем рассудок потерял. Продолжал посылать ей стихи. Кирара не обращала на них внимания. Я перестал спать, есть, думать. А потом решил доказать ей свою преданность, совершив самоубийство. Мой план был таков: добраться до Моря Деревьев у подножья Фудзи и наглотаться снотворного[234]. Способ не оригинальный, я понимаю, но мне было восемнадцать, а у моего дяди там была хижина. Утром я отправил Кираре письмо, в котором говорилось, что я не могу жить без ее любви и что у меня нет другого выхода, кроме как умереть. Вдобавок я описал место, где собирался совершить свой подвиг – какой смысл умирать за любовь, если об этом никто не узнает? Короче, я сел на самый ранний поезд, доехал до тихой сельской станции и отправился к цели. Погода все время меняла настроение, а я – нет. Я был твердо уверен в принятом решении. Я отыскал хижину своего дяди и побрел дальше, пока не вышел на поляну. Вот нужное место, подумал я. И тут вдруг увидел высоко-высоко… угадай что?

– Э-э… птицу?

– Кирару! Мою возлюбленную. В петле! Ее ноги медленно крутились то в одну сторону, то в другую. Жуткое зрелище! Раздутая, в дерьме, вороны и личинки уже делают свое дело.

– А это…

– И тут меня обуял такой ужас, что я проснулся, – все еще в поезде, на пути к Фудзи. Вот тебе и откровение. На следующей станции я вышел, сел в обратный поезд и поехал домой. На коврике перед дверью лежало мое письмо – непрочитанное и даже не вскрытое, только на конверте надпись кроваво-красными чернилами: «Вернуть отправителю». Кирара – или ее отец – вернули его, даже не прочитав. А я-то, дурак… Короче, она поступила в университет и уехала, и… – Удильщик притормаживает, пропуская какой-то грузовик. Водитель машет ему рукой. – Ну а потом, много лет спустя, я ее снова увидел. В аэропорту Кансай, издалека. Муж-богатей, золотые побрякушки, спиногрыз в коляске. Знаешь, о чем я подумал?

– Позавидовали?

– Нет. Я вообще ни о чем не подумал. Хоть и был готов из-за нее в петлю влезть, но никогда ее не любил. Не любил по-настоящему. Только думал, что люблю. – Мы въезжаем в тоннель, полный эха и воздуха. – У таких историй должна быть мораль. Вот моя мораль: доверяй снам. А не тому, что думаешь.