Сон № 9

– Но ведь ты ее написал!

– Нет, Эйдзи, я не… – Он смахивает с глаз слезы. – Это она меня написала.

Тут полог у входа в палатку приподнимается, и Дои вручает нам пиццу. Открываем коробку – в ней лежит брикет марихуаны. Дама с фотографиями – похоже, мы у нее в гостях – орудует кондитерской лопаткой с рукоятью, увенчанной отполированным черепом горностая. Всем достается по тонкому ломтику – на вкус как зеленый чай.

– Какая песня Джона нравится тебе больше всего, Эйдзи-кун?

Я вдруг понимаю, что Дама с фотографиями – это замаскированная Кодзуэ Ямая, и нам всем становится очень смешно.

– «Сон номер девять», – отвечаю я. – Это настоящий шедевр.

Джон приходит в восторг от моих слов и изображает индийского божка, напевая: «Ah! böwakawa poussé poussé»[239]. Хихикает даже плексигласовый синий кит перед Национальным музеем природы и науки. Легкие наполняются смехом, я чуть не задыхаюсь.

– Дело в том, – продолжает Джон, – что «Сон номер девять» связан с «Норвежским деревом». Обе эти песни – о призраках. «Она» в «Норвежском дереве» обрекает тебя на одиночество. «Два духа, танцующие так странно» в «Сне номер девять» даруют тебе гармонию. Но люди предпочитают одиночество, а не гармонию.

– А что означает название «Сон номер девять»?

– Девятый сон начинается после того, как что-то заканчивается.

Гуру гневно вопрошает:

– Почему ты забросил поиски нирваны?

– Если ты такой глубокий мыслитель, – фыркает Джон, – то должен сам знать почему!

Меня распирает смех и…

– …я проснулся. И увидел маму в дверях чайного домика.

Аи выключает музыку.

– Ты проснулся от смеха? А что она подумала?

– Потом она призналась, что решила, будто у меня припадок. А еще позже она сказала, что Андзю часто смеялась во сне, когда была совсем маленькая.

– Вы долго говорили?

– Часа три. Пока не спала жара. Я только что вернулся в Миядзаки.

– И ни ты, ни она не испытывали особой неловкости?

– Не знаю… Мы будто мысленно заключили своего рода соглашение: она отбросила роль матери, а я отбросил роль сына.

– Судя по твоим рассказам, вы и раньше не играли эти роли.

– Верно. Ну, то есть мы вроде как договорились: я не стану сравнивать ее с образцовой матерью, а она меня – с образцовым сыном.

– И… как вы поладили?

– Наверное, мы можем стать, э-э, в каком-то смысле…

– Друзьями?

– Не стану притворяться, что у нас тут праздник любви и мира. Мы словно шли по минному полю, избегая касаться взрывоопасных тем, хотя когда-нибудь нам придется их обсудить. Но… Она мне понравилась. Она – живой человек. Настоящая женщина.

– Даже я могла бы тебе это сказать.

– Ну да, но я-то воображал ее таким картонным персонажем, который делает то-то и то-то, но никогда и ничего не чувствует. А сегодня я увидел в ней женщину, которой уже за сорок и у которой была не такая легкая жизнь, как расписывали якусимские сплетники. Когда она говорит, в словах – вся она. Не то что в письмах. Она рассказала мне об алкоголизме, о том, что он делает с человеком. Только не винила во всем алкоголизм, а говорила как ученый, исследующий заболевание. А угадай, что я узнал про свою гитару? Оказывается, когда-то это была ее гитара! Все эти годы я играл на ее гитаре и не догадывался, что она тоже умеет играть.

– А этот гостиничный магнат из Нагано там был?

– Он приезжает раз в две недели, на выходные, сегодня его не было. Но я обещал, что приеду еще раз, в следующую субботу.

– Здорово. Убедись, что у него благородные намерения. А как же твой настоящий отец?

– Это одна из взрывоопасных тем. Может, как-нибудь в другой раз. Она спросила, понравилось ли мне в Токио и много ли у меня друзей. Я похвастался, что одна моя подруга – гениальная пианистка.

– Да уж, эксклюзивный клуб. Где ты будешь ночевать?

– Доктор Судзуки предложила раскатать футон где-нибудь в уголке, но я сяду на поезд до Кагосимы и переночую у дяди.

– У дяди Толстосума? А завтра утром сядешь на паром до Якусимы и навестишь могилу своей сестры?

– Откуда ты знаешь?

По киноэкрану неба струятся срочные облака.

– Я тебя очень внимательно слушаю, когда ты рассказываешь про Андзю. И про сны. У меня идеальный слух.

Скучающий горизонт зевает. Приливные отмели тянутся до самого моря Хюга-Нада к югу от пролива Бунго, куда плыл мой двоюродный дед в своем последнем путешествии на борту «I-333». Вот найти бы такой мощный бинокль, в который можно разглядеть сороковые годы, мы с двоюродным дедом помахали бы друг другу. Может, он мне тоже приснится. Время не позволяет реальным событиям происходить в один и тот же миг, но сны подчиняются другим правилам. Чувствую аромат осенних фруктов.

– Надо же, как тесен мир, – говорит госпожа Хурма. – Здравствуй еще раз. Можно присесть?

– Конечно. – Я закидываю рюкзак на багажную полку.

Она садится осторожно, будто опасается синяков.

– Тебе понравилась моя хурма?

– Э-э, да, очень вкусная. Спасибо. А как вам мой сон?

– Бывали и получше. – Странная старушка вынимает свое вязание.

– Простите, а что вы делаете со снами, которые, э-э, собираете?

– А что ты делаешь с хурмой?

– Я ее ем.

– Старухам тоже нужно чем-то питаться.