Сон и другие мистические истории

Против обыкновения – если то, что возникло лишь несколько дней назад, может считаться обыкновением – она долго не могла уснуть, без конца переворачивалась с боку на бок, путаясь в сбившихся в кучу простынях, вставала, пила воду, поправляла постель, снова ложилась и снова ворочалась, пока, наконец, скрепя сердце, не нашарила в ящике тумбочки полупустую упаковку и не проглотила таблетку тазепама. Видимо, тазепам и был причиной тому – в подобном выводе, на первый взгляд, крылось мало логики, но именно к нему на следующее утро пришла Регина – что впервые за все время снов на берегу было пасмурно. Темно-серые, почти синие тучи застилали небо, и море, прикрытое этим темным колпаком, утратило свою фиолетовость, о которой напоминали только нерезкие лиловые мазки на сером фоне. Впрочем, и время казалось более поздним, ближе к вечеру, во всяком случае, света, с трудом пробивавшегося сквозь облака, еле хватало, чтоб обозначить детали пейзажа, оставляя его невиданно тусклым. Дул несильный, но прохладный ветерок, и Регине в ее куценьком сарафанчике холодило плечи и ноги. Обхватив руками голые колени, она сидела, съежившись, на чуть теплом песке и мечтала то ли о жакете, то ли о костре, когда на восточной оконечности островка засветился огонек. Регина вскочила, замахала руками, закричала, даже, кажется, запрыгала и забегала, несмотря на всю видимую ненадежность предприятия, и однако, не успела она запыхаться, как что-то стало происходить. Она различила на светлой в сравнении с сумрачным небосводом воде темное пятнышко, пятнышко ощутимо приближалось, и довольно скоро Регина разглядела – нет, не лодку или плот, а человеческую фигурку, широко и размашисто шагавшую прямо по охваченной беспорядочной зыбью поверхности протоки. Она не успела удивиться, сердце у нее вдруг кувыркнулось в груди и, словно выскочив из своего тесного вместилища, покатилось куда-то вниз, на песок или даже в подкатившую к ногам волну – все равно, утони сердчишко, Регина этого не заметила бы, она смотрела вперед, в море. Несмотря на довольно еще значительное расстояние, сгущенный близкими сумерками полупрозрачный воздух, необратимо поглощавший остатки прорвавшегося сквозь облака света, она сразу узнала эту долговязую тощую фигуру. Руки и ноги были несоразмерно длинны, и одно плечо выше другого – следствие юношеского сколиоза позвоночника, правда, прежде Дереник не шагал столь уверенно и крупно, столь свободно расправив плечи, и никогда не был столь загорелым, но ведь и у себя Регина не помнила таких бронзовых ступней, казавшихся еще темнее на бледном песке, такой груди, беззастенчиво выглядывавшей из яркой ткани, как шоколад из блестящей фольги.

Она не могла двинуться, даже шевельнуться, стояла, опустив руки, и ждала, и Дереник ступил на берег, прошел по песку – Регина увидела, что его босые, как и у нее, ноги совершенно сухи – и остановился перед ней. Регина разглядывала его жадно и недоверчиво. Он был таким, как десять лет назад, когда им еще случалось, обнявшись, засыпать в одной кровати – почему она подумала именно об этом? Регина мучительно покраснела, заторопилась заговорить, не хватило времени найти приличествующие случаю слова, и она выпалила первые попавшиеся, пожаловалась, что легко одета, что нехороша погода и неудачный выпал вечер, что холодно и что темно, что скоро ночь и похоже, что будет дождь…

– Пойдем со мной, – сказал он, когда она, наконец, умолкла, – там у меня костер.

– Я не умею ходить по воде, – возразила она.

– Я понесу тебя.

Регина хотела было объяснить, что это невозможно, что она слишком тяжела для его немускулистых рук и тонкой фигуры, что она утонет сама и утопит его, что… но не объяснила, потому что он уже нес ее, иногда ступая совершенно бесшумно, а иногда чуть расплескивая почти неподвижную уже воду.

Утром ей не хотелось вставать, она отдернула занавеску и лежала, жмурясь, под прямыми лучами солнца, но не могла заставить себя двинуться, стоило ей вспомнить испытанные ночью совершенно новые ощущения, как по телу ее пробегала сладкая судорога, и какой-то мятный холодок поднимался от низа живота вверх, к корню языка.