С того дня или не с того – Регине трудно было припомнить, она никогда особенно не следила за времяпрепровождением мужа – но он стал меньше рисовать, постепенно забросил это занятие совсем, а как-то на глазах у всей семьи принес и ссыпал в помойное ведро крохотные кирпичики засохших красок. Картины потихоньку – а может, и сразу, Регина не уловила поэтапности переходного периода – исчезли, он раздарил их друзьям, сослуживцам и еще бог весть кому, осталось лишь несколько, одна, изображавшая Севан в каком-то, как казалось Регине, скособоченном ракурсе, так, что монастырьки вместе с горой попали в нижний угол, самый краешек, висела над кроватью его матери и три – над столом дочери. Самая большая из трех, вся в бесформенных, расплывчатых цветных потеках, именовалась то ли «Восходом», то ли «Закатом», другая могла бы быть банальной, так как изображала навязший уже в зубах Кармравор, но, вопреки реальности, знакомой формы церквушка представала черной с золотом, на последней же красовалось странное, похожее одновременно на носорога и крокодила и к тому же лиловокожее животное.