Сон № 9

Давным-давно я шел по тропе через долину, нес приз лучшему игроку матча и пинал камушек. Тогда я был примерно на треть ниже ростом, чем сейчас. Мне чудится, что я вот-вот встречу здесь себя самого, одиннадцатилетнего. Тропу заполонили сорняки. Ни души вокруг. Соловей поет об ином мире, обезьяна вопит о бренном. Прохожу ворота-тори и каменных львов. Чтобы восстановить пропавшую голову бога, из Киото приезжал знаменитый резчик, и туристический центр напечатал в рекламных буклетах новый лик божества. Лес уже почти стер крутую тропку. С каждой зимой верующих становится все меньше. Значит, боги тоже умирают, совсем как поп-звезды и сестры. Висячий мост уже не кажется таким надежным, как прежде. Шаги звучат глухо, а не звонко, словно деревянный настил может рассыпаться в любой день. Река вздулась от ночного дождя. Больше половины рисовых полей заброшено. Крестьяне тоже умирают, а их сыновья зарабатывают деньги в Кагосиме, или в Китакюсю, или в Осаке. Террасам рисовых полей и ветхим амбарам позволено умереть своей смертью – тайфуны дешевле строителей. Теперь в долине хозяйничают насекомые. Пинаю камушки. На свесах крыши бабушкиного дома разрослись кусты. Смотрю на старое подворье, а туман сгущается в дождь. Бабушка – суровая женщина, но она любила Андзю, горячо, как умела. Когда отдаляешься от картины, видишь ее всю целиком. В худшем случае она накричит на меня и погонит вон из дома, но после событий последних семи недель меня это уже не пугает.

– Бабушка?

Я пробираюсь по траве во двор, и мне на ум приходит старая сказка о волшебнице, которая сидит за прялкой и ждет, когда ее гуляка-муж вернется домой; дом ветшает и превращается в развалины, а она не стареет ни на день. Меж замшелых камней мелькает перламутровый проблеск – кольца змеи! Не видно ни головы, ни хвоста, но змеиное тело толщиной с мою руку. Змея скрывается за ржавым ротоватором. Кажется, Андзю что-то говорила о жемчужной змее. Или мне приснилось? Смутно припоминаю бабушкины рассказы о змее, которая давным-давно жила под амбаром и считалась предвестницей смерти в нашей семье. Это наверняка суеверие. Змеи не живут семьдесят лет. Я так думаю. Стучу по косяку, толкаю тугую дверь. Звучит радио.

– Бабушка? Это Эйдзи.

Сдвигаю сетчатую перегородку, ступаю в прохладу дома, вздыхаю полной грудью. Сакэ для готовки, отсыревшая древесина, химический туалет. Благовония из комнаты с татами. У стариков специфический запах, – наверное, они говорят то же самое про молодых. Мимо шмыгает мышь. Радио означает, что бабушки, скорее всего, нет дома. Когда-то она оставляла включенное радио для пса, а когда пес сдох, стала оставлять включенное радио для дома.

– Бабушка?

Заглядываю в комнату с татами, отгоняю странное чувство, что именно в эту секунду кто-то умер. У подножья семейного алтаря лежит метелочка из перьев. Свитки с осенними сценами на стенах, ваза с цветами, шкафчик, полный всяких побрякушек и безделиц, скопившихся за островную жизнь. Бабушка никогда не покидала Якусиму. Дождь брызжет сквозь москитную сетку, поэтому я задвигаю стекло. Когда-то я боялся входить в эту комнату. А Андзю не боялась. В Обон^[244] она устраивала засаду у входа, а потом врывалась в комнату, чтобы поймать духов, которые лакомились вишней, что оставляла им бабушка. Смотрю на фотографии усопших, расставленные на черной лаковой полке. Рыбацкие штормовки и дождевики, костюмы, мундиры и униформы, наряды, одолженные у фотографов. А вот и моя сестра-первоклассница, с улыбкой до ушей.

– Бабушка?

Иду на кухню, выпиваю стакан холодной воды и сажусь на диван, где мы с Андзю пытались левитировать – безуспешно. В наших неудачах Андзю винила мои слабые экстрасенсорные способности, ведь у нее самой они были так сильны, что с их помощью она гнула ложки. И я ей верил. Диван скрипууууууууучий, но после долгой ходьбы по жаре он очень кстати, даже слишком…

Мне снятся все сновидцы, все вы.

Мне снятся морозные узоры на храмовом колоколе.

Мне снится прозрачная вода, стекающая с копья Идзанаги.

Мне снится, как капли каменеют, превращаясь в острова, которые мы называем Японией.

Мне снятся летучие рыбы и созвездие Плеяд.

Мне снятся хлопья отшелушившейся кожи в провалах клавиатуры.

Мне снятся города и завязи.

Мне снится разум в восьми частях.

Мне снится девочка, тонущая в одиночестве, без слова жалобы. Мне снится юное тело в объятьях волн и течений, а потом оно растворяется в морской синеве и не остается ничего.

Мне снится камень-кит, опутанный водорослями и раковинами, который на все это смотрит.

Мне снится сообщение, пузырьками поднимающееся из его воздушного клапана.

«Мы прерываем программу, чтобы передать экстренный выпуск новостей…»