Сон в летнюю ночь

«Фонтан устал струячить вхолостую», — громко объявила сама себе Виктория, прочитав записку Анны Леопольдовны с просьбой прийти к ней и в очередной раз успокоить впавшую в отчаяние Юлиану. Виктория не могла больше вселять надежду, уговаривать… она устала в течение трех бесконечных лет успокаивать окружающих и себя. Иногда Виктория тоже начинала верить, что в один прекрасный, да что там прекрасный — распрекраснейший — день прискачет курьер с предписанием отправить их в далекую Браушвенгию. И уже не надо будет никого утешать, ждать того страшного, что угрожающе выглядывало из тёмных углов, душило в тяжелых снах, пугало жуткими предчувствиями. Но быстро лопался мыльный пузырь радужных надежд, и отчетливо проступало — не выпустят: либо заживо гнить в заточении, либо… Виктория ежилась, от этих мыслей становилось страшно. И ведь попала в этот переплет только по своей глупости — кто её гнал? Перед Слеповраном страх? Да что тот страх по сравнению с этим, ежедневным, ежеминутным ужасом ожидания конца. Главное, сама, всё время сама — сама проглотила тот злосчастный порошок, сама полезла в лапы к Слеповрану, сама вызвалась сопровождать Брауншвейское семейство, сама всегда оказывалась в ненужное время в ненужном месте. В Петербурге как-то выскакивала из передряг — Мальцев помогал, а вот теперь даже Мальцев не поможет. Да и откуда здесь взяться Мальцеву… Печальные раздумья прервал скрип ворот. Виктория посмотрела вправо и обомлела: по выкошенной траве двора в мундире зеленого сукна с красным подбоем, блестя начищенными медными пуговицами, к ней шел Сергей Афанасиевич Мальцев, высокий, конопатый, круглолицый, счастливо ей улыбающийся. Господи, этого не могло быть! Так не бывает.

— Виктория Робертовна! Всю думал, какой Вас найду, а Вы ещё краше стали! — Мальцев радостно смотрел на Викторию. — Ну, чего Вы молчите? Не узнали?

— Кроме воскрешения мертвых, на этом свете возможно всё, — выдохнула Виктория.

— Я с бароном Андреем Николаевичем Корфом прибыл. Они высочайшее повеление привезли, ну, и я в Раненбург напросился, — Мальцев покраснел всеми веснушками, — надеялся с Вами повидаться.

— Какое повеление? Выпустят нас отсюда наконец? — у Виктории голос задрожал от волнения.

Мальцев замялся:

— Вы, Виктория Робертовна, раньше времени Анне Леопольдовне не сообщайте. Я не знаю, но похоже, что отсюда дальше отправят.

— Куда же дальше? В Брауншвейг?

— То мне неведомо. А как Вы, Виктория Робертовна, не хворали? Уж больно похудели.

— Спасибо, это не худоба, это стройность. А Вы, Сергей Афанасьевич, как? Не женились? Уж больно хорошо выглядите.

— Да что Вы, Виктория Робертовна, когда жениться? Служба. Да и не на ком. А чего это у Вас глазки такие грустные?

— Действительно, с чего бы это? Ведь мы уже который год на собственной яхте дрейфуем около Монако, и всё вокруг переполнено позитивом.

— Виктория Робертовна, Вы вся такая же! А я переживал, что Вы поменялись…

Виктория и Мальцев несли вздор, казавшийся им почему-то важным, даже не замечая, как двор крепости стал заполняться людьми. Офицеры, солдаты, пешие, конные… Мальцева окликнули.

— До свидания, Виктория Робертовна, — Мальцев вновь покраснел и неожиданно крепко сжал Викину руку. — До скорого свидания! — и побежал, смешно перепрыгивая лужи.

В тот же день барон Андрей Николаевич Корф встретился с узниками. Зять императрицы Елизаветы, посланник по наиважнейшим делам, вначале держался надменно, но, встретив полное смирение заключенных, растерялся, а вид златокудрых детей его и вовсе растрогал, и к концу встречи в глазах Андрея Николаевича стояли слезы. О предстоящем маршруте камергер не говорил, но велел собирать вещи и готовиться к длительному походу. Появление Корфа вызвало шквал эмоций. Кенегсберг! Брауншвейг! Юлиана перестала кокетничать с адъютантом Антона Ульриха — впереди миражом заискрились балы и галантные кавалеры, падающие к её ногам.

Уже стемнело, когда в дверь чуланчика Виктории постучали. «Мальцев», — радостно пронеслось в голове, но за дверью стоял барон Андрей Николаевич Корф.

— Позвольте Вам несколько слов сказать наедине. Прилюдно этот разговор выглядел бы непристойно.

Виктория молчала. А что тут скажешь, если Корф собрался вести какой-то непристойный разговор ночью, в темных сенях. Виктория похудела, осунулась, цвет лица стал землистым. Только Мальцев не видел, как она подурнела. А, может, Корф извращенец, дурнушкофил…

— Императрица Елизавета Алексеевна просила передать завещанное известным Вам лицом, — нарушил тишину Корф.

Виктория молчала. Никто ничего ей не мог завещать, да и императрица Елизавета про неё помнить не может. Три года назад стерла Викторию Чучухину из памяти как ненужную информацию.

— Вот примите, — Корф протянул холщовый кисет. — Императрица обещали известному лицу передать Вам этот солитёр, — повысил голос барон Корф.

Виктория молчала. Осторожно достала из мешочка и взвесила на ладони бриллиант в белой оправе. Тяжелый. Только зачем он ей отдал? Хотят, чтобы подкинула Анне Леопольдовне, или ещё какую гадкую каверзу замышляют.

— Что Вы молчите?! — Корф почти кричал.