Сон в ночь Таммуза

У ряда наиболее высоких домов старой части квартала Монтефиори, окна которых обращены к гостинице «Царь Давид», он остановился. Одна из дверей распахнулась, и сноп света вырвал из темноты одиноко стоящий на углу кипарис. Чей-то силуэт мелькнул и растворился во мгле. Это мог быть его добрый друг Берл Лаван, он же поэт Эшбаал, который жил здесь и, вероятно, торопился на смену в глазную клинику доктора Ландау. И Срулик, и Берл были близкими ему людьми, но в этот миг ему ужасно не хотелось с ними сталкиваться, и вновь, который раз, прервать уже вроде начинающую налаживаться в душе нить, подобную нити Ариадны, которая вела его в неизбывную глубину, ко дворцу, в котором хранилась тайна. И никто-никто ему не был нужен в эти мгновения. Любое лицо, любая встреча, любое слово оборачивалось иной нитью, вытягивающей его из глубины опять в суету. Ему показалось, что какая-то тень поднимается навстречу ему. Но это оказалась скала, торчащая на повороте проселочной дороги. Тот же, кто вышел, направился в противоположную сторону, в южное ущелье Гиенома (Геенны). Лишь теперь он понял, что растворившаяся дверь у кипариса была от другой квартиры, а вовсе не Берла. И силуэт принадлежал не ему, так что можно было спокойно продолжать путь вслед ушедшему силуэту.

Ноги несли его к тому месту русла, где долина Иегошуафата (долина Последнего Суда), сливалась с долиной Геенны, и вместе они выполаживались в долину Привидений, к тому излюбленному им скалистому участку у подножья старого масличного дерева, с которого он любил следить за луной, восходящей из-за Масличной горы. И тут он снова замер. Именно на той скале, на которой он собирался присесть, уже сидел тот самый, но уже обретший плоть силуэт. Он опередил Габриэля, заняв любимое им место. И внутренняя струна ослабела, свернулась клубком. Обернулась языком, который изменился, словом, которое изменилось с изменением времени, места и везения: вот же, кто-то захватил мое место.

Место, которое, пока здесь жили мои праотцы, древние евреи, властвующие в своей стране, было Местом: этим местом, моим местом, твоим местом. Но с того момента, как они потеряли власть над своим Местом, с момента, когда они превратились в подчиненных, рассеянных, с момента, когда любое место, включая и Эрец-Исра-эль, обернулось для них изгнанием, место это занял Всевышний, тот самый, у которого нет ни плоти, ни образа. Но именно место было милосердием для нас, именно оно сломало ярмо на наших шеях и привело к себе, в нашу страну. А до тех пор Место потеряло для нас значение. И всё, связанное с ним, – его краски, цвета, запахи, ветры, голоса, эхо, волны – всё лишилось для нас значения. Потому и я, думал Габриэль, похож на пса, который вынюхивает все уголки, делает круги, пока не найдет место, точное и приложимое к душе, и там свернется клубком, найдя самое удобное положение для тела и вынюхивающих все вокруг ноздрей. Проблема лишь в том, что место это нашел другой пес, тоже вынюхивающий ночь, волшебство луны и колдовство древности. Что ж, следовало обогнуть это существо и продолжать свой путь. И вдруг он замер. Белла! Ну конечно, ведь она живет в этом квартале Ямин Моше, в доме, рядом с домом Берла, в старом квартале Монтефиоре, называемом «жилищем безмятежных». Она рассмеялась, и смех ее в этой тиши казался колокольчиком на шее овечки дальнего стада.

– Чего это вдруг ты меня зовешь – Белла? – сказала она, не шелохнувшись.

– Вовсе не вдруг.

– А для меня сейчас – вдруг.

– Как бы ты хотела, чтоб я тебя назвал?

– Это и вправду странный вопрос, – сказала она негромко, словно пытаясь понять какой-то отдаленный намек, обозначившийся в этот странный час в этом странном месте, и прядь ее черных волос упала на лоб. И он тут лишь заметил, что она сняла платок, тряхнув головой, и волосы раскатились волной на плечи. – Теперь я хочу, чтобы ты назвал меня настоящим моим именем.

– И что это за имя… теперь?

Она снова с какой-то необычной вольностью стала смеяться, заразив и его смехом, и наконец-то пригласила сесть рядом, на краешек скалы.

– Имя мое… теперь, – сказала она медленно отчетливым голосом, как учительница, объясняющая простую и ясную вещь ученикам, плохо осваивающим предмет, – имя мое точно такое же, каким оно было на заре.

– И каким оно было на заре?

Она кинула на него лукавый взгляд и повела пальчиком: «Ты явно упрямишься понять. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе то, что ты знаешь, но уста твои не хотят это произнести».

– Клянусь, – сказал он с нарастающим внутри беспокойством, – что понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Имя мое на заре было – Утренняя звезда – Аелет ашахар. Таким оно и осталось с появлением звезд.

– С каких пор ты начала себя так называть?

– Не я, а он начал со мной, когда небо побледнело, и звезды стали исчезать одна за другой.

– А ты вовсе не…

– Не могу сказать, что вовсе не… Я ждала его. Он обещал появиться в удобное для нас время, и я знала, что он выполнит свое обещание. Вот он и явился точно в тот миг, когда я его ожидала.