Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

Пестрый похвалил Нелидова за блестящее выполнение данного ему поручения, но не утерпел, чтобы не выговорить ему за зверскую расправу в Уросе, где рассвирепевшие воины дали простор своей злобе. Нелидов возразил на это, что даже женщины и дети бросали в них каменьями и палками, так что пришлось поневоле «поукротить их». А без острастки, по его мнению, обойтись было нельзя никак…

– Ну, ладно, ладно! – махнул рукой большой воевода. – Что стало, не воротишь того. А вот покажи-ка мне князя здешнего, коего ты в полон забрал. Охота поглядеть на него. Говорят, человек он умный весьма, ежели люди не врут.

– Кажись, не дурак этот князь, с первого взгляда его видно! Со мною так щепетко толковал! – поморщился Нелидов и приказал привести Микала, содержавшегося под стражей в своем доме.

Микал был погружен в свои невеселые думы о совершившемся несчастии, когда его позвали к главному московскому воеводе, пожелавшему взглянуть на важного пленника.

– Здравствуй, князь! – приветствовал его Пестрый, делая вид, что приподнимается с места при его входе. – Кажись, ты по-нашему гуторить умеешь, правда это?

– Здравствуй, воевода! – отвечал Микал по-русски же, останавливаясь у самых дверей. – Правда, по-вашему я смыслю порядочно, – прибавил он, удивив Пестрого чистотою своего выговора.

– Ну, так садись, князь Михаил, побеседуем с тобой кое о чем, – предложил Федор Давыдович и указал на широкую скамью, стоявшую по ту сторону стола, у которого он сидел.

Микал покрутил головой.

– Могу ли я сесть при именитом боярине московском, я – бедный пленник… поруганный, лишенный своей чести…

– Чести тебя никто не лишал! – возразил большой воевода, поглядев прямо в лицо покчинскому владетелю. – Ты только полоняник наш. С тобой мы должны как с князем обходиться, ибо только государь наш может тебя чести лишить… либо еще возвеличить тебя превыше того, чем ты был до сих пор! Садись, князь Михаил! – повторил Пестрый, и нетерпеливая нотка послышалась в его голосе.

Микал с тяжелым вздохом сел, смущенно пощипывая свою бородку. Пестрый заговорил снова:

– Нелегко тебе, князь, вижу я. Не смог ты от нас оградиться, подпала Пермь Великая под славную державу Московскую. Но в том еще нет большой беды. Может, к добру это для вас, для пермян…

– Может, к добру – не знаю.

– Главное, уклад у нас крепкий… московский, одним словом! И вера православная у нас стоит-светится как свеча перед престолом Господним! А у вас как дела идут насчет веры христианской?

– Ничего, молимся мы Богу, как учили нас, в церковь ходим, попов слушаемся, иконам святым поклоняемся – все, как следует быть! – промолвил Микал, дипломатично умалчивая о всеобщем шатании умов в народе, потерявшем доверие к своим наставникам, ставившим выше всего собственное довольство и благополучие.

– А ты каково веруешь? – внезапно спросил Пестрый и зорко поглядел на своего собеседника.

Тот даже глазом не моргнул.

– Верую я в Бога Живого, Господа Иисуса Христа, Он же всегда был, есть и будет во веки веков, аминь!

– Правильно! – кивнул головой набожный боярин. – Христианин ты добрый, кажись. А нам на Москве насказали, будто все пермяне, от князя до последнего смерда, на идолов своих прежних глядеть начинают!..

– Мало ли чего не наскажут злые люди. Не всякому слуху верить можно.

– Видимо, так оно выходит.

Разговор большого воеводы с князем Микалом затянулся на несколько часов. Пестрый положительно полюбил за это время покчинского владетеля, сумевшего понравиться ему своими умными, дельными речами, дышавшими правдой и искренностью. Когда же Микал сообщил ему, что жена и сын его томятся в подземном тайнике, не смея выйти оттуда наружу из опасения получить обиды от москвитян, Пестрый тотчас же распорядился вывести княжеское семейство на вольный воздух, где оно могло бы поселиться в собственном доме и жить без всякой опаски за свою участь.

– А как же мы с Чердыном будем? Ведь в Чердыне, говоришь ты, дядя твой сидит? – осторожно осведомился большой воевода, не зная, как приступить к этому щекотливому вопросу.

Микал просто сказал:

– Чердын я сам в твои руки отдам. Только позволь мне туда ехать… с твоими же ратниками, вестимо…

– Это ты ладно придумал! – весело воскликнул Пестрый. – Право, ладно! Пожалуй, без крови обойдется… если только дядя послушает тебя…

Микал был неглупый человек. Он понял теперь страшное могущество Москвы и находил невозможным дальнейшее сопротивление, потерявшее всякий смысл после взятия москвитянами трех укрепленных городков и после разгрома ими пятитысячной пермской рати. Передачей Чердына из рук в руки врагу он думал заслужить особенное благоволение большого воеводы, который, наверное, не оставил бы его в будущем, когда слово такого влиятельного вельможи, как Пестрый, могло иметь громадное значение при дворе московского государя…