Сон веселого солдата (СИ)

"Пошли, что ли, в сортир, покурим". Не зажигая света, который нам теперь был совсем ни к чему, скрипнув сетчатыми кроватями, шарили босыми ногами по пыльному полу в поисках казённых тапочек. Матерясь вполголоса, уцелевшими руками искали затерявшуюся дверную ручку. Стараясь не будить уснувших ребят, шли гуськом, неуверенно и настороженно, вдоль правой стены длинного коридора. Отсутствие посторонних звуков - топота ног, разных шорохов, - позволяло неторопливо двигаться в пустынном помещении. Внезапный наскок на дверь, возникшую на моём пути, - оставил открытой какой-то тормоз, - выбил искры из глаз. Неожиданность удара и яркая вспышка ввели в кратковременный ступор. Забыв о спящих, шутканул: "Хорошо, что башня забинтована. Искры посыпались настолько яркие - думал, прозрел". А затем, понизив голос, добавил: "Ничего не скажешь, тихонечко добрались...".

И, подавляя смех, шлёпая тапочками, мы засеменили дальше.

Ночную тишину нарушил дежурный по госпиталю, вихрем ворвавшийся в небольшое помещение санузла. "Тааак... Распорядок дня нарушаем? - и, не дождавшись ответа: - Да я на вас рапорт начальнику госпиталя напишу!". "Кто-то уже настучал, - подумал я. - Ох уж эти сексоты, неистребимая прослойка населения. В армии особисты их пристраивают каптёрщиками. На гражданке прихлебатели да подхалимы заносят хвосты вышестоящим. Живут по принципу: "Если хочешь жить хорошо и к начальству ближе, держи попу высоко, а голову ниже". Тьфу на вас, людишки! Тьфу на вас ещё раз!".

Пока я предавался философским размышлениям, дежурный выпустил пар.

"Ну, что молчите?".

Когда не видишь глаз собеседника, трудно понять его эмоции. У нас же головы были забинтованы по кругу и крест-накрест.

Я по-прежнему сидел на подоконнике под открытой форточкой, в больничных трениках и исподней рубашке. Покачивая ногами, левой рукой заботливо прижимал к животу загипсованную, чудом уцелевшую и от этого ставшую ещё ближе и дороже правую руку (хотя, если быть более точным, то и голова на плечах тоже уцелела чудесным образом). С наслаждением вдыхал свежий уличный воздух: "С детства ненавижу запах курева и незаслуженно громкого крика".

Михаил, чадя цигаркой, восседал, как гриф на вершине скалы, известное дело где.

Мы спокойно стали объяснять офицеру, что нас не надо пугать. Хуже, чем есть, всё равно не будет. Всё, отвоевались. А если, товарищ начальник, вам что-то неясно, то идите лесом. Не найдёте в Узбекистане лесного массива, тогда идите куда подальше.

"Ну, мы ещё с вами разберёмся!".

Круто развернувшись, ушёл, хлопнув дверью.

Вышла осечка. Офицер наверняка уже не раз - и с одинаковым успехом -атаковал постоянно чувствовавшего себя в чём-то виновным госпитального брата.

"Отлёживаются тут всякие, а мы за государственный счёт должны всех лечить, кормить и охранять".

Ничего нам за ночную стычку не было.

Время тянулось медленно и нудно. Всякий лежащий, ходящий и стонущий ждал здесь выписки или отправки.

Постепенно надо было привыкать к новой реальности, в которой более широкий мир теперь становился лишь живым звучанием. Притуплённый, травмированный взрывом слух старался уловить все разношёрстные звуки, на которые из здоровых мало кто обращал внимание. Это была новая жизнь, не знакомая прежде. За окном запели птички - пришла долгожданная зорька. Всё стихло вокруг - похоже, наступила ночь. Барабанная дробь по карнизу за стеклом сообщала о начавшемся дождике. Восприятие цветной природы сузилось и обнищало. Солнышко стало либо ласково-тёплым, либо изматывающе-жарким, сверкающий яркий снег - податливо-холодным и мокрым. Предметы перешли в измерение приятно-гладких или шершавых, твёрдых или уступающих пальцам. День ото дня вязкая темнота глушила зрительную память. Блестящая в утренних лучах роса на ярких от влаги кустах и траве, красные, жёлтые и белые цветы, знакомые лица и предметы теперь лишь иногда виделись во сне. Передвигаться приходилось настороженно и медленно, внимательно исследуя и запоминая расположение вещей и обстановку помещений. "Прежде, чем сесть, обследуй место посадки". (Как-то Мишка ушёл покурить, я ему под одеяло засунул воздушный шарик. Пришёл друг и сходу - в кровать, подорвался повторно).

Личные вещи приходилось аккуратно складывать и запоминать, куда положил. Подолгу искать упавший предмет. Раньше осматривал, теперь ощупывай. Видел окружающий мир, разноцветье, смотрел кинофильмы, теперь - домысливай.

Самое трудное - привыкнуть, что ты не мобилен, принимать унижение и обман.

Люди выжимают из жизни все, не боясь ни Бога, ни его оппонента.

Отсутствие зрения, ноги или руки невозможно понять или объяснить. Его можно только почувствовать.

Сиди хоть целый день в кресле, имитируя отсутствие ног, ходи с закрытыми глазами, тыкаясь в углы - всё это пустая грустная игра. В ней отсутствует самое главное - гнетущее понимание, как пожизненный приговор, что ты такой теперь навсегда.

Лучшее лекарство на свете, как известно, - это сон. В такие часы человек идёт на поправку. Раны во сне затягиваются быстрее, душевная боль затихает. Спасительную дремоту прервала кишкопляска.