Соната дьявола: Малая французская проза XVIII–XX веков в переводах А. Андрес

Не возникало ли у тебя чувство протеста при мысли, что ты связан с этим стариком родственными узами, что он родоначальник твоей семьи?

Когда-то (ты этого не помнишь, тебе не было и десяти лет) он работал; твоя бабушка еще потихоньку бродила по дому и хоть с трудом, но передвигалась.

Боюсь спросить, какой осталась — и навсегда останется в твоей памяти — эта бабушка, которую ты узнал уже толстой, расплывшейся, с нездоровым, одутловатым, желтым, словно восковым, лицом, с раздутыми водянкой ногами, с бессмысленным, остановившимся взглядом. Она не пришла взглянуть на тебя, когда ты родился, ибо уже не выходила из дома, и увидела тебя лишь несколько недель спустя, когда мы приехали ей тебя показать.

Может быть, ты поверил, что она была сумасшедшей? Твой дядя Ваше охотно намекает на это, только это неправда, я постараюсь потом все объяснить тебе.

Но ваша первая встреча тем не менее была тягостной. Ты родился в марте, и был уже конец апреля, когда солнечным воскресным утром мы отправились с тобой в Везине. Уже цвела сирень за заборами и низкими кирпичными стенами. И в саду виллы «Магали» тоже цвела сирень.

Никогда я не мог понять, почему в этом доме всегда так темно. Казалось, окна задуманы так, чтобы пропускать как можно меньше света. Длинная узкая комната, служившая моим родителям чем-то вроде гостиной, была низкой и сырой; в тот день в камине горело несколько поленьев и от них шел дым.

Мы трое — твоя мама, ты и я — приехали поездом, после Парижа даже вокзал в Везине показался нам веселым, но, очутившись в этой сумрачной комнате, мы вдруг почувствовали себя как бы совсем в другом мире, словно отрезанными от жизни.

— Позволь представить тебе твоего внука Жан-Поля, — сказал отец.

Моя мать, как обычно, сидела в кресле. Она уставила на тебя неподвижные свои зрачки, но даже тень улыбки не осветила ее лица. Она только протянула к тебе руки, и тогда твоя мама, не зная, что ей делать, бросила на меня взгляд, полный отчаяния…

Я тоже испугался, как бы эта старая женщина не уронила тебя, ведь она стала такой неловкой. Но, я знаю, у твоей мамы было еще другое чувство, и я тоже, хотя и в меньшей степени, испытывал его. Ты был весь такой новенький. Ты был воплощением самой жизни. Не хочу говорить громких слов. Когда-нибудь ты сам поймешь, сколько чистоты и надежд заключено в маленьком ребенке.

И видеть тебя на руках этой женщины, стоявшей как бы на противоположном краю жизни и отмеченной печатью упадка… нам обоим казалось кощунством.

Наверное, мне не следовало говорить тебе это, но, когда я увидел, как лицо этой женщины, когда-то носившей меня в своем чреве, баюкавшей меня, когда я был маленьким, приближается к твоему розовому гладкому личику, к этому нежному, чистому ротику, у меня сжалось сердце, словно от ее дыхания они могли потускнеть.

Позднее, когда ты стал ходить и по воскресеньям иногда играл в заросшем бурьяном саду, она уже не проявляла к тебе никакого интереса и только резко вздрагивала от каждого твоего крика, ибо всякий шум был ей мучителен.

Мой отец был на четыре года моложе ее, но в твои годы — особенно в шестнадцать лет — кажется, что несколько лет разницы между стариками не играют никакой роли.

Все пытаюсь представить: какие воспоминания сохранились у тебя о Везине, какие образы — из тех, что неизвестно почему остаются с нами на всю жизнь, — запечатлелись в твоей памяти? Конечно, тебе запомнилась бабушка, сидящая у камина, ведь ты почти всегда видел ее там, и тебе, должно быть, казалось странным, что она никогда ничего не делает — не шьет, не вяжет, как все другие старушки. Она и не читала, и даже радио в доме не было. С утра до вечера сидела она у камина, не двигаясь, глядя прямо перед собой; зимой ни разу не нагнулась к огню, чтобы подкинуть полено или поправить дрова. Однажды в отсутствие г-жи Перрен, которая вела их хозяйство, отец ненадолго отлучился, и, когда вернулся, пол уже занимался (горящая головня выскочила из камина), а бабушка равнодушно смотрела на это.

Тебя раздражала эта старая женщина? Досадно было, что у тебя такая бабушка, правда?

А знаешь, когда-то в этом самом саду, заросшем бурьяном, в котором ты иногда играл по воскресеньям, она девочкой, приезжая на каникулы, играла с подругами в крокет. Ты сам невольно напоминал мне об этом, притащив однажды найденные тобой в земле заржавевшие крокетные воротики, чтобы спросить, что это такое.

Как весело, должно быть, было тогда на этой вилле. Во всяком случае, она была совсем иной. Ее построили родители твоей бабушки в те времена, когда Везине был еще модным дачным местом.