Соната дьявола: Малая французская проза XVIII–XX веков в переводах А. Андрес

Даже моя сестра Арлетта, которая в начале их супружеской жизни довольствовалась тем, что покорно отстукивала на машинке его рукописи, и та к сорока годам вдруг возжаждала собственной славы и тоже принялась писать. Печаталась сначала в женских журналах, потом и в других, так что теперь на литературные приемы их приглашают порознь и каждый из них представляет самого себя.

У меня будет еще повод говорить о них, это неизбежно, ибо в трагедии 1928 года они были не только свидетелями. Пьер Ваше, только что женившийся тогда на моей сестре, был в ту пору начальником канцелярии в префектуре Шарант-Маритим. Четвертый отдел, вторая канцелярия (Общественные работы и строительство)… Удивительно, как это я припомнил все эти названия, я-то был уверен, что начисто их забыл…

Это был рыжеватый блондин, худощавый, с недобрым лицом. С тех пор он несколько пополнел, но выражение лица не изменилось, и то, что у него теперь совершенно голый череп, не старит его и лишь подчеркивает это недоброе выражение.

— Начинайте обедать, я только предупрежу Трамбле!

Зато твоя мама — пишу об этом без всякого раздражения — очень горда своим родством с человеком, о котором столько говорят, и огорчается, что он так редко у нас бывает, а по правде говоря, не бывает вовсе, только при случае посылает контрамарки на генеральную или на премьеру.

— Мой зять, ну да вы знаете, Пьер Ваше… он во вторник улетает в Англию, у него там выступления… Спасибо, Ивонна! Вы старые друзья, с вами я не церемонюсь…

Я предвидел, что кому-то придется платить за эту несостоявшуюся партию в бридж, но никак не ожидал, что это будешь ты. Я-то был уверен, что козлом отпущения окажется Эмили, которая как раз подавала на стол, распространяя вокруг свой тошнотворный запах. Но мама вдруг обратилась к тебе.

— А ты что собираешься делать после обеда? — спросила она, разворачивая салфетку.

— Не знаю, — отвечал ты рассеянно.

— Пойдешь куда-нибудь?

Ты удивился — по воскресеньям ты редко сидишь дома.

— Вероятно.

Должен тебе сказать, ты иногда, хотя бы и сегодня, держишься возмутительно. Я уверен, ты грубишь не нарочно, а то ли по наивности, то ли по рассеянности. Ты попросту не понимал, почему вдруг тебе задают такие вопросы, ведь обычно по воскресеньям никто тебя ни о чем не спрашивает. И твое лицо сразу приняло упрямое выражение.

— Вероятно или пойдешь?

— Не знаю, мама.

— В кино?

— Может быть.

— С кем?

— Еще не знаю.

— Не знаешь, с кем пойдешь в кино?

Я-то хорошо помню себя в твои годы и понял тебя, но я понимаю и раздражение твоей матери. Взрослым людям трудно поверить, что такой великовозрастный балбес не знает, что станет делать через несколько часов. В твои годы мне случалось выходить из дому безо всякой цели, и я почти бессознательно шел туда, где скорее мог встретить товарищей, — к ближайшему кино или кафе или на облюбованную нами улицу, по которой можно слоняться взад-вперед. Ни с кем заранее не уславливаешься, никаких телефонных звонков… А никого не встретишь — толкнешься к кому-нибудь из ребят, к одному, другому, пока не застанешь дома. Так, во всяком случае, бывало со мной.

Ты ответил, не поднимая головы от тарелки:

— Да, не знаю.

— А куда ты вообще ходишь по воскресеньям?

— Как когда.

— Ты не хочешь нам сказать, где ты проводишь время?

Ты все больше замыкался в себе, твои глаза стали совсем черными.

— Я повторяю: как когда.

Одно из двух — или у девушек все иначе, или твоя мама забыла собственную молодость, потому что она упорно продолжала настаивать, не понимая, как необходима юным своя, потаенная жизнь. Кстати, когда пяти лет ты пошел в школу и по вечерам я спрашивал тебя, что ты там делал, ты отвечал односложно:

— Ничего.

— У тебя нет друзей?

— Почему? Есть.

— Кто они?

— Не знаю.

— Что вам сегодня объясняли?

— Разное.

Уже тогда у тебя была инстинктивная потребность в собственной жизни, не подвластной нашему контролю.

Очевидно, если хорошенько подумать, именно с этой потребностью ни одна мать не может примириться.

— Нет, ты слышишь, что он мне отвечает, Ален?

— Слышу.

Что я мог еще сказать?

— И ты считаешь в порядке вещей, чтобы шестнадцатилетний мальчишка не желал сказать своим родителям, где и с кем он проводит время?

— Но послушай, мама… — начал ты, должно быть уже готовый уступить.

Слишком поздно! Фитиль был подожжен, уже ничто не могло предотвратить неминуемого взрыва.

— Я имею право, слышишь ты, это даже мой долг требовать у тебя отчета, раз твой отец не считает нужным тобой заниматься.

Ты спросил, слегка побледнев:

— Я должен докладывать тебе всякий раз, как иду в кино?

— А почему бы и нет?

— И всякий раз, как иду к товарищу или…

— Да, всякий раз.

— Ты знаешь молодых людей, которые это делают?

Вы оба были накалены до предела.

— Надеюсь, что так поступают все, во всяком случае все приличные молодые люди.

— Значит, среди моих товарищей нет ни одного приличного молодого человека.

— Потому что ты плохо выбираешь себе товарищей. Так вот, имей в виду, пока ты живешь в нашем доме, ты обязан отдавать нам отчет в каждом…