Соната для Пина и Бара

— Говорят, будет война, — беззубо прошамкал старик Фолки. Он прошамкал это с таким воодушевлением, что Пин, который знал о войне лишь понаслышке, окончательно отбросил сомнения. Да, конечно, война — это праздник с фанфарами и салютом, с барабанным боем и конфетти!

— Много наших поляжет, — без энтузиазма заметил директор театра.

«Поляжет со смеху?» — предположил Пин.

— Если на фронт заберут моего сына, — продолжал между тем директор, — ох нагорюется, ох наплачется жена! Да и я уже стар. Что будет, если Альвисс умрет?!

«Умрет? — задумался Пин. — Значит, война вовсе не праздник? Значит, на войне гибнут? Но у нас никогда не устраивали войн. Мелочные ссоры, пустячные склоки — это еще куда ни шло. Но намеренно лишать жизни своих друзей и соседей — как такое вообще может прийти кому-то в голову?!»

Вернувшись в театр, Пин долго ощущал необъяснимую тревогу и какую-то пустоту внутри. Он звал Бара, но Бар не откликался. Неужели всё еще дуется?

«Бесполезно, — послышался из глубины оркестровой ямы знакомый голос Киннора. — Его забрали на войну вместе с трубами и валторнами. Он сопротивлялся, он пытался остановить людей — я свидетель. Но люди словно оглохли! Они были как одержимые: все на войну, все в бой! Ох, боюсь, много прольется крови».

«Но как же так?! — опешил Пин. — А я собрался в Америку…»

«Если собрался, то сейчас самое подходящее время, — отозвался Киннор. — Попробуй убедить директора. Для пущей сохранности тебя, быть может, туда и переправят. Потому что скоро наш театр, как пить дать, разлетится на осколки».

«А что же будет с Баром?..»

«Он инструмент воинственный, не пропадет», — утешил Киннор.

Так-то оно так, Бару палец в рот не клади. Он за себя постоит. Но вот как бы от его «стояния за себя» ничего худого не вышло…

Глава 8, в которой…

…Бар находит и теряет друга.

Даже солнце сегодня отказалось светить. Оно закуталось в кокон из туч и посылало оттуда на землю мутный свет, хотя сквозь туманный кисель этому свету всё равно было не пробиться. Сама природа восставала против войны. На дорогах лежал наполовину растаявший снег, колеи развезло, а в почернелом, неуютном лесу у обочины дороги кричали вороны. Бар слышал их назойливое карканье, и ему хотелось швырнуть в них какой-нибудь здоровенный булыжник, чтобы умолкли раз и навсегда.

«Вот, что такое война, — подумал он. — Ты убиваешь из прихоти. Только потому, что кто-то тебя не устраивает. Только потому, что кто-то мешается у тебя под ногами».

Его везли в багажнике пропахшего бензином грузовика, у которого барахлил мотор и в котором чувствовалась каждая выбоина. Жестяная багажная заслонка билась о кузов, и внутрь залетал сырой, холодный ветер.

«Я уже довольно стара, а значит, я в форме», — донеслось до Бара из дальнего конца багажника. Там, зажатая между ящиками, неторопливо мыслила виолончель.

«Я уже достаточно стара и теперь буду звучать, как самый глубокий тенор. Попасть бы только в приличное заведение. Беда лишь в том, что на одно приличное заведение в этой стране насчитывается с десяток балаганов».

«Эй, — мысленно окликнул ее Бар. — Ты кто?»

Раздумья виолончели прервались.

«Прежде чем отвечать, я должна видеть, с кем говорю, — немного погодя подумала она. — Но в последнее время я почему-то ничего не вижу. А у вас, часом, нет знакомых из города До?»

«Из города До нету. Зато есть один проходимец из города Ре, — буркнул Бар. — Клавикорд Пизанский».

«Надо же, какое совпадение! — удивилась виолончель. — Мне тоже довелось с ним повстречаться. Совершенно случайно, вот не поверите!»

«Еще как поверю! Дай-ка угадаю: он заморочил тебе голову рассказами о мире Людей?»

«Он поведал мне столько всего интересного!»

«И ты прыгнула с дерева…» — продолжал Бар.

«Ну, прыгнула — это уж очень громко сказано. Свалилась, если точнее. В моих летах как следует не прыгнешь. Чего доброго, гриф свернешь — струн не соберешь».

Поскольку виолончель так и не ответила на его первый вопрос, Бар решил применить свои дедуктивные способности:

«Выходит, ты Струнная. Скрипка, что ли?»

«Не скрипка, а виолончель, — обиделась та. — Скрипкам до нас расти и расти. Ах, слушайте, как вы переносите эту ужасную тряску?» — сменила она тему. Таить обиду было не в ее правилах.

«У меня внутри пустота. А пустоте тряска нипочем, — ответил Бар. — Ты, вроде бы, тоже полая?»

«Опять обзывается», — вздохнула виолончель.

Если не считать тряски, то пока всё шло относительно гладко. Бар старался не думать о плохом. Он представлял, что могло бы быть и хуже. Что его могли бы выбросить на помойку, как непотребный мусор. А так он примет участие в сражении. В своем музыкальном детстве он частенько играл с приятелями в войнушку. Почему бы не поиграть в нее и сейчас?

«Ты знаешь, куда мы едем?» — спросил он у виолончели.

«На концерт? О да, разумеется, на концерт! В мире Людей устраивают просто грандиозные концерты».

«А еще здесь устраивают грандиозные войны, — мрачно прибавил Бар. — Нас везут на войну, и уж не пойму, как Люди умудрились погрузить тебя вместе с трубами и барабанами. Ведь ты инструмент не военный».