Соната единорогов

И с этими словами он ушел, исчез в такой же полноте, в какой присутствовал здесь, когда Джой поворотилась, пропылесосив черную лестницу. Очень медленно она приотворила дверь, поморгала, озирая знакомый мир, но никаких признаков юноши не обнаружила. За спиной ее Джон Папас негромко сказал: «Закрой ее. Закрой ее, Джозефина».

Джой захлопнула дверь, прислонилась в ней спиной. Джон Папас стоял у прилавка, вытирая мокрый лоб. Он походил на себя в большей мере, думала Джой, чем с тех пор, как в магазине появился Индиго, но выглядел постаревшим и очень усталым. Он бесцельно перебирал в ящике старые монеты, не глядя на них.

– Вы с ним уже встречались? – спросила Джой.

Джон Папас мгновенно поднял на нее глаза.

– С кем, с ним? Думаешь, я стал бы встречаться с теми, кого зовут Индиго, Желтый Кадмий, как там еще? Думаешь, я из тех, кто водит знаком с людьми наподобие этого мальчика? Забудь. Я его в жизни не видел.

Что-то уж больно он рассердился. Ему это не шло. Джой сказала:

– Ну, так это выглядело со стороны. И еще было похоже, что музыку вы тоже узнали.

Она ощущала усталость, раздражение и еще что-то непонятное.

Джон Папас проглядел на нее очень долгое, как ей показалось, время. Глаза его были пусты – ничего в них, только ее отражения. Джой глазела в ответ, упрямо отказываясь моргать. Джон Папас поскреб в затылке и медленно улыбнулся, одним краем рта, как будто  в губу ему засадили крючок.

– Джозефина Ривера, – сказал он.

Затем произнес что-то на другом языке и следом по-английски:

– Джозефина Ривера, откуда ты вообще взялась? Откуда ты, зачем торчишь со старым греком в пыльной старой музыкальной лавке? Почему не играешь в бейсбол, футбол, не гуляешь с мальчиками, не танцуешь? В кино, наконец, не идешь? – он все еще боролся с улыбкой, но она уже вторглась в его глаза.

– Бейсбола я не люблю, – ответила Джой. – Мальчиков у меня нет, танцую я плохо, все так говорят. А здесь мне нравится, помогать и вообще. Я просто хочу, чтобы вы объяснили мне, что происходит. Что уж такого дурного, спросить об этом?

Джон Папас вздохнул.

– А то, что отвык я от них, от разговоров, не связанных с музыкой или починкой инструментов. Поживи одна, вроде меня, так и забудешь, как люди разговаривают.

Он подергал себя за усы, за один, потом за другой, пригладил оба костяшками пальцев. И наконец, сказал:

– Джозефина Ривера, у тебя возникало когда-нибудь чувство, будто кто-то идет рядом с тобой – стоит лишь чуть повернуть голову и вот он? Но только, когда оборачиваешься, никогошеньки там нет. Ощущала когда-нибудь такое?

Джой кивнула.

– Вроде как кто-то смотрит на тебя, а ты его не видишь?

– Примерно так, – согласился Джон Папас. – И может, похоже еще на то, что смотришь-то ты сама, смотришь на что-либо, оно здесь, прямо через улицу, но только ты видишь маленький его кусочек, а целого – никогда. Такое с тобой бывает?

– Думаю, да, – медленно ответила Джой. – Абуэлита – моя бабушка, – когда я была совсем маленькой, повторяла, что если достаточно быстро повернуть голову, то можно заглянуть себе в ухо. Примерно на это похоже.

Джон Папас приобрел вдруг вид совсем усталый, отсутствующий.

– Ага, – сказал он. – Ладно, ты просто держи глаза открытыми, вот и все.

Он снова потер усы, сунул ящик с монетами под мышку и повернулся, чтобы уйти в мастерскую.

– Этот юноша. Индиго, – сказала Джой.

Джон Папас остановился, не оборачиваясь.

– Ничего не имею сказать. Иди домой, я нынче закроюсь пораньше, такое у меня настроение. До свидания.

– Ладно, – сказала Джой. – До свидания.

Голос ее звучал тонко, обиженно и она злилась на себя за это. Она шагнула к старику, собираясь спросить: «Хотите я завтра приду?» – и замерла, потому что снова вернулась музыка…

…теперь далекая, только почему-то во времени, а не в пространстве, звук, обладающий запахом, зеленым и смуглым, запахом яблок, и больших, нагретых солнцем перьев. Мелодия парит и просит и вдруг падает вниз, будто бумажный змей, то близкая, как мое дыхание, то настолько далекая, что мне приходится вслушиваться кожей,  не ушами. Где это, где? Я должна попасть туда.

Она не сознавала, что шепчет последние слова, не сознавала, пока не услышала голос Джона Папаса:

– Что где? О чем ты говоришь?

– О музыке, – ответила Джой. – Та же музыка, откуда она?

Джон Папас молча глядел на нее.

– Здесь, сейчас, прямо сию минуту, – ошеломленно оглядевшись, она побежала к двери, крича: – Откуда она? Она повсюду, неужели вы не слышите?

Дверь, как всегда, заело, дергая ее, пытаясь дорваться до музыки, Джой потянула запястье и сломала ноготь.

Тут рядом с ней оказался Джон Папас, ласково положил ладонь ей на плечо. Музыка стихала, хоть Джой еще слышала ее волосками предплечий, ощущала ее вкус на пересохших губах.