Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

— Чтобы вас рассердить.

— Значит, вам это доставляет удовольствие? Иногда мне кажется, что вы сам дьявол…

— Дьявол не умеет любить.

Она замолчала. Зала была погружена в полумрак. Лица ее мне не было видно. И, только услыхав ее сдавленное рыдание, я понял, что она плачет:

— О, простите меня!

Голос мой сделался нежным, страстным и кротким. Услыхав его, я вдруг сам ощутил, сколько в нем было соблазна.

Наступила блаженная минута, и в предчувствии ее сердце мое забилось в той тоске, какая вас охватывает, когда вы чего-то ждете и близко большое счастье. Мария-Росарио в испуге закрыла глаза, словно перед ней была бездна. Ее бескровные губы, казалось, ощущали сладостную тоску. Я взял ее застывшие в неподвижности руки. Она не сопротивлялась, рыдая в скорбном отчаянии:

— Зачем вы заставляете меня страдать и еще упиваетесь этим? Вы же знаете, что все это невозможно!

— Невозможно! Да я никогда и не надеялся на вашу любовь… Я знаю, что не заслужил ее! Единственное, чего я хочу, — это попросить у вас прощения и услышать из ваших уст, что, когда я буду далеко, вы помолитесь за меня.

— Замолчите! Замолчите!

— Вы для меня так недосягаемо высоки, мне так далеко до вас, до идеала. Я знаю, ваши молитвы — все равно что молитвы святой.

— Замолчите! Замолчите!

— Сердце мое томится без надежды. Может быть, я и смогу забыть вас, но эта любовь была для меня очистительным огнем.

— Замолчите! Замолчите!

На глазах у меня были слезы, а я знал, что, когда глаза плачут, руки могут вдруг сделаться смелее. Бедная Мария-Росарио! Она побледнела как смерть, и я уже думал, что вот-вот она потеряет сознание у меня в объятиях. Девушка эта была настоящей святой; видя, до чего я несчастен, она не могла решиться ни на какую жестокость. Она закрыла глаза и только со стоном молила:

— Уйдите! Уйдите!

— За что вы меня так ненавидите? — пролепетал я.

— За то, что вы сам дьявол!

Она глядела на меня в страхе, словно звук моего голоса разбудил ее, и, вырвавшись из моих объятий, кинулась к окну, все еще озаренному последними лучами солнца. Прижавшись лбом к стеклу, она зарыдала. В саду запел соловей, и в голубоватых сумерках пение его напоминало о праведной жизни.

Мария-Росарио окликнула самую младшую свою сестру, которая с куклой в руке только что появилась в дверях залы. Она звала ее в мучительной тревоге. Бледное лицо Марии-Росарио зарделось ярким румянцем:

— Иди сюда! Иди!

Она звала ее из амбразуры окна, протягивая к ней руки. Девочка, не двигаясь с места, показала ей куклу:

— Это мне Полонио сделал.

— Покажи.

— А разве ты отсюда не видишь?

— Нет, не вижу.

Наконец Мария-Ньевес решилась и подбежала к сестре. Волосы ее золотистым облаком раскинулись по плечам. Она была полна изящества и порхала, как птичка.

Когда она подошла, зардевшееся, заплаканное лицо Марии-Росарио озарилось улыбкой. Она наклонилась, чтобы поцеловать девочку, а та обняла ее и ласково шепнула ей на ухо:

— А платье ты моей кукле сошьешь?

— Какое платье ты хочешь?

Мария-Росарио прижала сестру к груди и стала гладить ее по голове, Я видел, как пальцы ее скрылись в детских волосах, душистых и пышных. Едва слышно я спросил ее:

— Почему вы боитесь меня?

Щеки ее горели. «Я вас не боюсь», — прочел я у нее на лице.

И эти глаза — других таких я не видел в жизни и, вероятно, уже не увижу — посмотрели на меня: в них были робость и любовь. Оба мы были взволнованны и молчали. Девочка начала рассказывать нам историю своей куклы. Звали ее Иоландой, и это была королева. После того как ей сошьют платье, на голову ей наденут корону. Мария-Ньевес болтала без умолку. Голос ее все время весело журчал. Она вспоминала, сколько у нее было кукол, и хотела рассказать историю каждой из них. Одни были королевы, другие — пастушки. Это были длинные и путаные истории, в которых неизменно повторялось одно и то же. Девочка заблудилась в этих рассказах, как три сестры — маленькие Андара, Магалона и Аладина — в заколдованном саду людоеда. Вдруг она убежала в другой конец комнаты. Мария-Росарио поднялась и стала звать ее:

— Иди сюда! Не уходи!

— Я никуда не ухожу.

Девочка бегала по зале, и ее золотистые локоны падали ей на плечи. Как два пленника, следили за нею всюду глаза Марии-Росарио. Она снова молила ее:

— Не уходи!

— Да я никуда не ухожу.

Слова девочки доносились из темного угла залы. Воспользовавшись этой минутой, Мария-Росарио едва слышно прошептала:

— Маркиз, уезжайте из Лигурии…

— Но тогда я вас больше никогда не увижу.

— А разве сегодня мы видимся не в последний раз? Завтра я ухожу в монастырь. Исполните мою просьбу, маркиз!

— Я хочу страдать здесь… Хочу, чтобы глаза мои, которые никогда не плачут, заплакали, когда вас будут одевать в монашеские одежды, когда вам обрежут волосы, когда за вами запрут железные ворота. Кто знает, быть может, когда я увижу, как вы даете обет, моя земная любовь станет любовью к богу! Вы святая!

— Маркиз, не кощунствуйте!