Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

В течение четырех месяцев (почти один сезон года!) Испания вела войну с Соединенными Штатами Америки и потерпела позорное поражение. Некогда великая держава вдруг превратилась в задворки Европы, в маленькое провинциальное государство дальнего европейского Запада. В Манильском заливе на Филиппинах американцы полностью разгромили испанскую эскадру. Противник поплатился за это жизнью… семи своих солдат. В морской битве в заливе Сант-Яго (Куба) американцы, потеряв одного солдата, разбили испанскую эскадру и взяли в плен свыше полутора тысяч человек. Испанская колония Порто-Рико была отдана без боя. Испания утратила все свои колонии в Атлантическом и Тихом океанах. Теперь уже ничто не связывало Испанию с Новым Светом, некогда открытым и ею завоеванным. «Нет уже ни нации, ни войска, ни флота, ни народа, ни денег, ни стыда — ничего нет», — писал пятнадцатью годами позже испанский историк Анхель Сальседо. Валье Инклан устами маркиза де Брадомина через четыре года произнес полные горечи слова: «О, мой старый народ, народ солнца и быков, сохрани же на веки вечные твой дух лжи и кичливых преувеличений и погружайся в сон под звуки гитары, утешаясь в своей великой скорби по монастырской похлебке, которую ты привык раздавать неимущим, и по утраченным тобою навсегда, далеким вест-индским владениям». Вряд ли эти слова мог произнести «циничный и галантный аристократ», каким представляют себе Брадомина иные литературные критики. Непохоже, чтобы «типичный» Дон Жуан обладал столь острым восприятием истории.

Далеко не все мыслящие испанцы сумели осмыслить разразившийся кризис как закономерный финал, как вынесение сурового приговора той политике правивших и правящих классов, групп и каст, которые формировали национальную историю по законам классового эгоизма и личного произвола. Только выдающиеся испанцы могли понять, что катастрофа конца века — не фатальная случайность, а историческая необходимость. Именно такой конец и можно было ожидать для страны, где религиозный фанатизм обрел материальное выражение в кострах инквизиции, где национальная нетерпимость возводилась в ранг высшей добродетели, где отстаивание принципа «каждый человек есть сын дел своих», защита понятия чести переродились в чванливую болтовню о благородстве по крови. Испания долго, слишком долго паразитировала за счет колониальных народов. Средневековый «империализм» с его суровыми уроками не стал предостережением для поборников «настоящего» современного империализма. Методы правления в Испании всегда напоминали «худшие образцы восточной деспотии» (Маркс), а номинальность суверенов не мешала им быть деспотами. Старые общества часто провожались смехом. Старая Испания тоже заслуживала таких проводов. Однако она не уходила и не ушла. Она и до сих пор дает себя знать, порой очень злобно и по-средневековому жестоко.

В обстановке всеобщего уныния, разброда и шатаний образовалось и течение, которое сами его создатели — творческая интеллигенция — назвали «поколением девяносто восьмого года». Хронологический принцип наименования не скрывал более жестокого названия: «поколение катастрофы», поскольку сама жизнь, исторический опыт испанцев свел в синонимическую пару дату «девяносто восьмой год» и слово «катастрофа». Различия наблюдаются не только в поколении отцов и детей, но и внутри самих поколений. «Поколение девяносто восьмого года» было весьма пестрым и неоднородным по составу. К нему принадлежали люди разных идейных принципов и ориентаций: сторонник «европеизации» провинциальной Испании социолог и публицист Хоакин Коста, сочувствующий анархистам Пио Бароха, философ-аристократ, ненавидевший «вульгарную» массу Ортега-и-Гасет и темпераментный защитник идеи о самостоятельности испанского пути духовного обновления Испании Мигель де Унамуно.

Годы идейных исканий не сцементировали этих людей в единую политическую группу. Наоборот, с течением времени выяснилось, что сама надежда на более или менее прочное единение — это иллюзия. Рамиро Маэсту позже превратился в яростного противника «советского коммунизма», а защитник «испанского пути духовного возрождения» Мигель де Унамуно — в защитника Советского Союза. Рамон дель Валье-Инклан, которого буржуазные критики называли «традиционалистом, живущим настроениями», «мистиком» и «карлистом», смело говорил о своем намерении посетить Советский Союз как о «сильнейшем желании своего сердца».

Когда разразилась национальная катастрофа, Валье-Инману было около тридцати лет.

Начало творческой деятельности Валье-Инклана и достижение им неоспоримого успеха в такой традиционно литературной стране, как Испания, хронологически совпадают, что случается не столь уж часто.