Сонька. Конец легенды

Дверь с треском закрылась. Михелина вопросительно посмотрела на мать:

— Думаешь, она догадалась?

— Если сейчас полиция не явится, значит, не догадалась.

— Что будем делать?

— Пока что меньше высовываться на улицу.

— А как поступим с паспортами?

— Это проблема, будем думать. Как бы там уже не висел полицейский хвост.

Михель, как обычно, сидел посередине комнаты допросов, безразлично смотрел на расположившихся напротив Конюшева и Фадеева.

За отдельным столиком трудился писарь, готовый все фиксировать при помощи пишущей машинки.

— Как себя чувствуете, господин Блювштейн? — спросил Конюшев.

— Хорошо, — спокойно ответил тот и улыбнулся.

— Чего вам больше всего сейчас хочется?

— Не знаю.

— Видеть кого-нибудь желаете?

— Желаю.

— Кого?

— Жену и дочку.

— Твоя жена — Софья Блювштейн? Она же Сонька Золотая Ручка? — вскочил Конюшев, переходя на «ты».

— Да.

— Дочка?

— Моя дочка — Михелина Блювштейн.

— Где они сейчас?

— Здесь, в Одессе. Я их увижу?

— Обязательно. Они пока что в бегах, но мы их обязательно поймаем. С твоей помощью.

— Когда?

— Думаю, скоро.

— Очень хорошо, — счастливо расплылся в улыбке вор. — Я их очень люблю.

— Вы ведь вместе бежали с Сахалина, верно?

— Да.

— Пароходом?

— Да.

Конюшев зашел к Михелю сбоку.

— На пароходе кто помогал?

— Господин старпом.

— Фамилию помнишь?

— Нет, мне его не представили… Очень хороший человек.

— Кого еще помнишь на пароходе?

— Мичмана. Но мы его убили.

— Убили?

— Задушили.

— Кто?

— Я и Соня.

— Как поступили с трупом?

— Выбросили в море.

Чиновники переглянулись. Фадеев тоже встал, зашел к допрашиваемому с другой стороны.

— Кто еще был на пароходе?

— Ворон.

— Ворон?.. Это кто?

— Банкир. Он влюбился в Миху. Потом она его нагрела.

— Это как?

Михель зашелся тихим, радостным смешком, в уголках рта от удовольствия выступила пузырьками слюна.

— Сумочку в море выбросила, сказала, что там деньги. Господин банкир все восполнил.

Конюшев взял со стола портреты Соньки и Михелины.

— Это кто?

Вор с искренним радостным изумлением ткнул вначале пальцем в Соньку, затем в дочку.

— Сонечка и Миха, — взял рисунки, поцеловал каждый по очереди, прижал к груди.

— Будем искать, да? Ты готов?

— Я хочу увидеть их, — Михель снова посмотрел на портреты, вдруг стал плакать. — Соня больше не любит меня. Я не могу так. Помогите, господа.

Вор вытер мокрые глаза рукавом.

— Гостиницу помнишь, где они остановились? — спросил Фадеев.

— Не очень.

— А если напрячься?

— Сейчас. — Михель сосредоточенно замолчал, стараясь вспомнить, пробормотал: — Нет, не помню.

— Ладно, будем искать и вспоминать вместе. — Конюшев отобрал у него рисунки, подошел к двери, крикнул: — Конвойный! — И когда тот появился, приказал: — Отвести задержанного в камеру!

Когда Михеля увели, Конюшев посмотрел на Фадеева.

— Что скажете?

— Малоприятное зрелище… Растение.

— Зато результат более чем очевидный. Все стало на свои места — и погибший мичман, и старпом, и банкир.

— Когда выпускаем на охоту?

— Можно уже с завтрашнего дня. Пусть бродит по улицам, привыкает к городу, присматривается. Либо Сонька, либо ее дочка выглянут из берлоги да и напорются на него.

— А как быть со старпомом и банкиром?

— Банкира, думаю, отпустим, а старпома… — Следователь на секунду задумался. — Старпома судить. Грехов у него наберется лет на десять, не меньше… Как он там, не очень жалуется на почки?

— Поначалу жаловался, теперь приутих. Видимо, уже не соображает, где почки, а где задница. До суда придется определить в тюремный госпиталь, чтобы привести его в товарный вид.

— Мы как-то, Федор Петрович, совершенно выпустили из поля зрения капитана. А ведь тот придурок определенно связан с нашим делом!

— Не выпустили, Сергей Иванович. Господин полицмейстер уже подписал распоряжение о задержании сего субъекта.

Когда совсем стемнело, возле дома двадцать семь на Фурштатской остановилась скромная пролетка, в ней сидели двое — следователь Гришин и его дочка Дарья.

На душе Гришина было скверно и тревожно. Егор Никитич поежился, потоптался на месте. Бросил взгляд на стоявшую поодаль пролетку без кучера, лошадь которой была привязана вожжами к дереву, недовольно поморщился. Затем все-таки направился к ней, заглянул внутрь, повертел по сторонам головой.

Девочка, не отстававшая от отца, спросила:

— Что я должна делать?

— Войдешь в ту парадную, — показал он на дверь, — поднимешься по всем этажам.

— Зачем?

— Не перебивай… Нужно обнаружить госпожу, о которой я тебе рассказывал.

— Которую преследуют?

— Да. Она живет в этом доме.

— Почему это должна делать я?

— Потому что мне не откроют.

Дарья не понимала.

— А как я узнаю, в какой из квартир она проживает?

— Пойдешь как попрошайка… Как нищенка. Будешь звонить в каждую дверь и просить милостыню.

— Мне могут не открыть.

— Попросишь там, где откроют.

— Я ее узнаю?

— Постарайся, — Егор Никитич достал из внутреннего кармана френча фотоснимок, показал девочке. — Смотри внимательно. Зовут ее госпожа Бессмертная… Высокая, стройная, красивая.

— Она живет одна?

— Молодец, хороший вопрос. Не одна… При ней прислуга. Зовут Катенькой. Скорее всего откроет прислуга.

— Спросить госпожу Бессмертную?

— Да, Бессмертную. Бывшую приму оперетты.