Сонька. Конец легенды

Утром следующего дня Улюкай, Сёма Головатый и Эмик стали вести своих жертв чуть ли не от начала Дерибасовской.

Толкались в громкоголосой гуще публики, делали какие-то мелочные покупки, внимательно следили за «женихом» и Груней, шагающими впереди, перебрасывали взгляд на другую сторону улицы, где плелся в сопровождении двух филеров Михель.

Позади изредка поскрипывала колесами четырехместная пролетка, запряженная двумя сытыми жеребцами.

Предстояло выбрать тот самый момент, когда можно было бы налететь на Груню и ее компаньона без лишнего шума и внимания.

Так добрались они почти до того места, где улица начинала круто спускаться. Публики здесь стало меньше, филеры на другой стороне слегка расслабились и даже позволили себе присесть на соседней с Михелем скамейке.

Жертвы в нерешительности потоптались на месте, не понимая, что им делать дальше, развернулись было обратно, и тут взгляд «жениха» натолкнулся на троих господ.

Опыт его не подвел.

Он выхватил из кармана свисток, успел дунуть, но Улюкай сильным ударом свалил филера с ног, а Сёма и Эмик уже подхватили с двух сторон орущую Груню и потащили к пролетке.

Филеры на противоположной стороне, отчаянно свистя, бросились на помощь «жениху». Извозчик огрел лошадей по мощным крупам, и те с силой рванули с места, стремительно увозя воров, обмякшего «жениха» и визжащую от испуга Груню.

Разговор с Груней проходил на дальней воровской хавире, из окна которой можно было не только увидеть море, но даже услышать его шум.

В хавире была скромная обстановка — две лавки, стол, несколько табуреток.

Воровка сидела как раз на одной из них. Смотрела испуганно и виновато, зачем-то пыталась улыбнуться, вытирала рукавом разбитые губы и нос.

— Клянусь… Вот вам крест, ничего не знаю про Соню.

— А про дочку? — мрачно спросил Улюкай, сидевший напротив.

— И про дочу не знаю. Меня ведь таскают, вот я и хожу.

— Зачем тебя таскают?

— Как подружку… Мы ведь с ней на Сахалине были почти как подружки.

— Как Михель оказался в полиции?

— Мне неизвестно… Вот водят который день как корову на веревочке, я и хожу следом.

— Зачем водят?

— Так ведь не говорят… Ходи, говорят, и наблюдай.

— Знаете, мадам, я даже стесняюсь такое слышать, — вмешался Сёма. — Вы который день утюжите Дерибасовскую и не понимаете, кто вам потом будет покупать новые ботики. А покупать их будет, мадам, полиция. Или я сильно ошибаюсь?

Груня, не все поняв из сказанного, молча смотрела на вора.

— Что вы смотрите на меня так, будто я когда-то был мужем вашей неродной мамы? — возмутился Сёма и повернулся к Эме. — Эмик, объясни дамочке, как это делают биндюжники, когда их считают за полных поцов. Но только так, чтобы она не потерялась за дверями и мы больше не нашли ее.

Тот поддернул рукава сорочки и решительно двинулся к Груне.

— Рано, — остановил его Улюкай и снова повернулся к воровке. — Ты сдала Михеля?

— Я, — севшим голосом ответила та.

— Расскажи.

— Меня выдернул Лев Петрович…

— Это кто?

— Ну, который со мной… Он после Сахалина взял меня в расклад. И велел с ним ехать в Одессу. Ловить Соньку.

— Дальше.

— А дальше что?.. Дальше, как говорят в Одессе, или ты ловишь рыбу в море, или рыба ловит тебя. Зажухали мы их в кабаке, я подвалила…

— Кого — их?

— Соньку, дочку и придурка… Стала балабонить с ними.

— Сонька признала тебя?

— А то!.. Хотя стала корчить из себя нерусскую. А придурок вина нажрался и загасил меня.

— Ты была в кабаке одна?

— С Львом Петровичем!.. Его тоже придурок нахлобучил!

— А Соньку задержали?

— Придурка задержали!.. А Сонька с дочкой смылись! — раздраженно ответила Груня. — Потому и шмаляем каждый день по Дерибасовской!

— А как же газеты пишут, что поймали всех троих?

— Не читаю газет. Неграмотная!.. Только знаю, что Сонька с дочкой на воле.

Улюкай переглянулся с Сёмой, тот подошел к Груне, доверительно спросил:

— Скажите, босявка, мне как родному… Ответите правильно, будете каждый день дышать чистым одесским воздухом и смотреть на мужчин, которым на вас глубоко наплевать. Обманете, мадам, цветы станут приносить вам только на Таировское кладбище, и то через день… Чего господин, грубо называемый вами придурком, выглядит на Дерибасовской так, вроде на нем висят все грехи нашего прекрасного города?

— Клянусь, не знаю… Думаю, его чем-то колют.

— Он бывает хоть чуть-чуть нормальным?

— Бывает… Только тогда он становится совсем бешеным. Шпики сажают его в пролетку и везут в госпиталь.

Сёма разогнулся, развел руками:

— Без претензиев… Мадам ответила-таки по-честному, поэтому лучше ей отдохнуть, а для этого просто подышать свежим морским воздухом и немного водой, — и махнул Эме. — Эмочка, сделай мадам приятного!

Эма поднялся, подошел к Груне, взял ее под локоть.

— Прошу вас, мадам.

— Вы утопите меня? — испуганно спросила она, цепляясь за одежду Эмы.

— Что вы, мадам! — улыбнулся Сёма. — Кто вам в Одессе так сделает? Вы сейчас будете иметь спокойный вид на море, после чего уснете так сладко, как даже не спят маленькие дети.

Эма потащил воровку к выходу, она упиралась, кричала:

— Пожалейте!.. Пощадите меня!.. Я стану вашей! Вы только скажите, что делать!.. Не убивайте!