Сонька. Конец легенды

В гостиной послышались четкие шаги и тут же раздался резкий голос мадам Гуральник:

— Мадемуазель, вы где?.. Если не за инструментом, я буду крайне недовольна!

— Я здесь, мадам! — ответила Анастасия.

— Вот и прелестно! Вот и чудно!.. Ладони кладем на клавиши, начинаем разминочку!

Дворецкий молча поклонился и покинул комнату.

Надсмотрщик Евдокимов докладывал поручику взволнованно, дыша почтением к начальству:

— Передвижения по поселку наблюдал следующие… Воровка Сонька много раз бегала к придурку в хибару, пребывая там не меньше получаса. Дочка ее, Михелинка… — Он взглянул на поручика, от смущения закашлялся. — Михелинка… прислуга ваша… она также шастала к дурачку, который якобы для нее папашка. И ежели зырить со стороны, то там как бы варится какая-то каша, ваше благородие.

Гончаров сидел за столом, пил английский чай с сахаром вприкуску.

— Каша?.. Какая каша?

— Крутая, ваше высокородие.

— Можешь более внятно?

Кузьма нагловато ухмыльнулся.

— Драпать, похоже, удумали.

Поручик отставил чашку, с легким удивлением посмотрел на надсмотрщика.

— Все трое, что ли?

— А хрен их маму знает!.. Может, вдвоем. А может, и дурачка за собой потащат.

— Ну и куда здесь можно убежать?

— А некуда!.. В тайге зверь загрызет, по воде тюлень утащит. Только пароходом и остается. До парохода, если посчитать, совсем ничего! Через семь ден пригудит!

Никита с интересом изучал хитроватого Евдокимова.

— На пароход надо еще попасть.

— Попадут! — отмахнулся надсмотрщик. — Не низом, так верхом! Вы мало знаете эту лярву Соньку. Ежели понадобится, покойника из могилы оживит.

Никита Глебович помолчал, переспросил:

— Значит, думаешь, побег готовят?

— Так по-другому им больше и шушукаться незачем!.. К пароходу готовятся!

Поручик вынул из ящика стола рубль, протянул Кузьме.

— Ладно, ступай. Выпей за верную службу!

Тот сунул деньги в карман, чуть не до пола поклонился:

— Благодарствую, ваше высокородие! — и попятился к двери. — А насчет выпить, это мы с удовольствием. Даже с превеликим!.. Благодарствую, господин!

Кузьма вывалился в черноту коридора. Поручик подошел к окну, стал смотреть во двор. Залаяли собаки. Выбежавший из дома Евдокимов пугнул их и торопливо, без оглядки зашагал по темной улочке.

Далеко за полночь, когда Михель уже спал, в дверь хибары сильно постучали, после чего раздался треск и перед лежаком возник Кузьма с керосиновой лампой в руке. Он был сильно пьян, его заметно водило из стороны в сторону.

— Придурок, ты где?.. Просыпайся, хватит дрыхать! — Надсмотрщик с силой ударил по ногам лежачего, заорал: — Встать, шмуродей, когда с тобой начальство тренькает!

Михель, облокотясь о стену, поднялся, промычал:

— Не надо…

— Надо не надо, не тебе решать, жопник! Видишь, кто к тебе заявился?

— Спать… Хочу спать, — снова пробормотал сумасшедший.

— Ты у меня поспишь, жидовское мусло! — Евдокимов огляделся, нашел какой-то ящик, примостился на нем, держа лампу между коленей. — Слухай в оба уха и не смей перечить. Понял?

Михель кивнул.

Кузьма нашел в кармане торбочку с табаком, сделал самокрутку, зализав концы языком, закурил.

— Значит, так… Первое, чем интересуюсь. По каким таким хренам к тебе ныркают Сонька с дочкой?

— Соня… Мама…

— Ты мне мозг не крути, а отвечай по делу!.. О чем они с тобой, придурком, тут баланду разводят?

— Мама… Соня.

— Сейчас врежу.

— Больно… Не надо. — Михель задрал сорочку, показал синяки на теле. — Больно.

— Это Овечкин крестил тебя, нехристя? Так это еще не больно. А вот ежели я приложусь своей кувалдой, тут определенно Сару с Абрамой забудешь, — Евдокимов выпустил густой дым, с прищуром посмотрел на Михеля. — Хочешь, чтоб я тебя уважал, хоть ты и чистый придурок? Сонька с дочкой к тебе приходили?

— Да, Соня… Соня, Миха.

— Не тобой, конечно, баландили?

— Соня… Мама… У-у-у-у!

— Что значит — у-у-у?

— У-у-у!

— Драпать, что ли, собираются?

— Соня, мама. Соня, Миха… Оп-оп-оп! — Михель пару раз подпрыгнул на месте.

— Чего они хотят сделать?

— Соня, Миха… — Сумасшедший принялся целовать собственные ладони. — Люблю… Соня, Миха.

— Слушай сюда, остолоп божий!.. Будешь мне все докладать. Понял? — Евдокимов бросил недокуренную самокрутку на пол, поднялся. — Как только замечу, что воровки к тебе нырнули, так и я опосля, как голубь белый, на их место. Понял? Ты мне все про них и прогундявишь. А теперь дави ухо и соображай своей пустой башкой, что к чему.

Евдокимов неверными шагами покинул хибару.

Живот у Михелины за эти дни обозначился довольно основательно. Она развешивала постиранное белье на веревку, протянутую между забором и сараем, делала это осторожно, чтоб не оступиться, не надорваться. Рядом вертелся привыкший к ней большой лохматый пес Аллюр, заигрывал, бил хвостом по валенкам, по бушлату.

Мороз продолжал держать зиму, однако солнце грело уже настырно.

Девушка услышала приближающиеся шаги, оглянулась — во двор направлялся Гончаров в сопровождении Кузьмы Евдокимова.

— Обедай, через час будь здесь, — бросил он надзирателю.

— Благодарствую, ваше благородие!

Никита подошел к Михелине, стал помогать развешивать оставшуюся стирку.

— Может, кого в помощницы пригнать?