Сонька. Продолжение легенды

— Значит, сидел здесь, все слышал, писал, а потом ворам все доносил?

— Не было такого, ваше благородие.

— Что воры замышляют по Соньке?

— Не могу знать.

— Говори, что они замышляют? — Гришин стал сжимать разбитый подбородок Феклистова. — Говори, сучонок!

— Клянусь…

— Они хотят устроить ей побег?.. Как?.. Когда?

— Ваше благородие…

Егор Никитич изо всех сил сжал окровавленный подбородок.

— Сначала ты побежал к ворам, потом отправился в дом Брянской. Зачем?

— Я уже сказал, ваше благородие…

— Зачем?.. Говори, зачем?

Младший полицейский чин, теряя сознание, обмяк, стал медленно сползать с табуретки и тут же получил сильный удар ногой от Гришина.

— На дыбу! — заорал Егор Никитич двум палачам, выглянувшим из пыточной. — Ломать кости, пока паскуда не скажет все, что нужно!

Мужики подхватили жертву, вытащили из следственной комнаты, и скоро из-за двери послышался душераздирающий, нечеловеческий крик.

Гришин сидел на своем стуле, обхватив голову и крепко сжав ладонями уши.

Дорога была ухабистая, лесистая, лошаденка довольно уже притомилась, мужичок изредка похлестывал ее, поглядывая на задремавшую девушку.

Когда въехали под плотный лесной шатер и день вдруг сменился едва ли не сумерками, Михелина открыла глаза, с тревогой спросила:

— Где это мы?

— Как это «где»? — хихикнул мужичок. — В лесу! — Оглянулся, предложил: — Ножки панночка не желает размять?

«Панночка» снова огляделась, ответила не сразу.

— Не желает… А до Вильно еще далеко?

— Не далеко, не близко, а как покатит моя Алиска… Барышня жидовка?

— Что? — не поняла Михелина.

— Спрашиваю, девушка жидовка… ну, еврейка?

— Француженка.

— Это даже лучше…

Извозчик стеганул лошадь, она пошла ходче.

— А чайку все одно похлебать надобно! Знобит что-то! — повернулся к девушке Лукаш. — В двух верстах отсюда стынет моя хибара! Вот там и почаевничаем, и стены согреем!

Действительно, через какое-то время вдали показалась полузаброшенная черная деревенька, однако извозчик к ней ехать не стал, а взял прямиком через поле к крайним избам.

— Высадите меня! — затеребила его за кафтан Михелина. — Сама доберусь, высадите!.. Деньги я вам заплачу!

— Э, нет, — рассмеялся Лукаш. — Высадить не могу, потому как за тебя в ответе. А пожелаешь сбежать, как тут же загрызут либо собаки, либо волки. — Оглянулся, подмигнул. — А чего ж не почаевничать с хорошим человеком?.. Боишься меня, что ли? Это я с виду такой страшный. А как посидим, да покалякаем, да спою тебе какую-нибудь нашу прибауточку, вот ты тут и влюбишься в меня!.. Я мужичок еще о-го-го! От баб прямо-таки бегаю, будь они неладны! — Он стеганул Алиску, весело заметил: — Чует, зараза, родную избу!.. Гляди, как бежит!

Изба Лукаша оказалась маленькой, полуразвалившейся землянкой. Стояла она на самом отшибе деревни, забор вокруг нее был совсем никакой, окна заколочены досками.

— Не жила еще в таких хоромах? — засмеялся извозчик.

— Нет, — шепотом ответила воровка.

— Значит, поживешь. Поймешь, какой он — хлебушко без сахара! — Прыгнул на землю, протянул девушке руку: — Пожалуйте.

Михелина руки не подала, испуганно смотрела на мужичка.

— Не хочу чаю. Надо ехать, скоро ночь.

Извозчик снисходительно пожал плечами, стал разводить жерди, обозначающие ворота.

— А что нам ночь? Когда ладный кавалер и ладная барышня, то ночь только сближает… Или кавалер не приглянулся молодке?

— Поехали, — негромко повторила девушка.

Мужичок неожиданно схватил ее за руку, стал тащить из повозки.

— Не можем ехать!.. Лошадке надобно силов набраться! Да и нам было б неплохо полюбезничать!

Михелина слетела с повозки, распласталась на земле, извозчик тут же навалился на нее, стал лапать, хватать, целовать.

— Красивая! Кровь с молоком! Спрячу здесь, никто не узнает! Ну, чего ты пинаешься, дура?!

Девушка с силой оттолкнула его, каким-то чудом выскользнула из-под навалившегося тела, отскочила в сторону.

— Не подходи!.. Не смей!.. — закричала. — Тебя за это убьют!

Извозчик шел к ней, расставив руки и приговаривая:

— Не убьют! Никто не узнает! Ходь ко мне, голуба! Я добрый. Попробуй только и захочешь пробовать всю жизнь!

— Убьют! — Девушка отступала и еще более отчаянно кричала: — Ты не понимаешь, что делаешь! Моя мать — Сонька Золотая Ручка!

От услышанного мужичок неожиданно остановился, удивленно переспросил:

— Что ты сказала?

— Я дочка Соньки Золотой Ручки! — повторила Михелина, поднимая с земли какую-то корягу. — Тебя воры убьют!.. Ты будешь проклят!

— Это… правда?.. Соньки Золотой Ручки?.. Той самой?

— Той самой! — Девушку била истерика.

— А сказала, что не жидовка.

— Ты отвезешь меня в Вильно, и тогда тебя простят! — сказала воровка.

— Не-е… Вот этого не надо было говорить, — покрутил Лукаш головой. — В Вильно я везти тебя не буду. Здесь останешься. Будешь моей столько, сколько захочу. И ни одна паскуда об этом не узнает.

Он был страшен и решителен. Схватил Михелину за руку, потащил к своей землянке. Она пыталась вырваться, била его руками, ногами, кусала, а он уворачивался, прикрывал лицо, иногда в ответ тоже пускал в ход кулаки.