Сообщество как городская практика

В-третьих, глобализация стремительно меняет городскую жизнь. Под знаменем «сравнительного урбанизма» исследователи притязают на попытку уйти от своей ориентации на Глобальный Север в направлении более универсального подхода к рассмотрению «мира городского» (the urban world) (Robinson 2016). Поэтому нам необходимо осмыслить то, как понималось сообщество до последнего времени. Первоначально его прочным основанием были деревни и городские районы, мозаика устоявшихся, ограниченных и не подверженных влияниям «извне» социальных миров, как будто эти миры конструировались только локально и не были связаны никакими отношениями с миром за их пределами. Данное понимание сообщества долгое время преобладало в британских исследованиях сообществ, примером чего может служить работа Рональда Франкенберга «Деревня на границе» (Frankenberg 1957) – исследование одной валлийской деревни глазами ее жителей как сообщества, которое объединяют родственные связи, знакомства и изоляция (см. также Pahl 2005: 625). Функциональное определение «сообщества» для Франкенберга могло выражаться посредством социальной связности, локальности и эмоциональной связи с сообществом (Morgan 2005: 642). Его подход предполагал, что сообщество является локально ограниченной единицей, внутренние структуры которого могут быть изучены и описаны, в особенности с помощью применения этнографических методов. Подобный подход демонстрирует сходство с валом исследований сообществ, где для анализа социальных структур отдельных местностей США «в целом» применялись антропологические методы – самым известным из них является работа Роберта и Хелен Линд «Миддлтаун». Как мы увидим в дальнейшем, здесь также имеется аналогия с исследованиями сообществ Чикагской школой.

Однако социальные трансформации повлияли не только на «самооценку» сообществ (Pahl 2005: 632) таким образом, что люди стали ощущать наступление эпохи нехватки сообщества – даже несмотря на то, что эта конструкция, как указывает Пал (ibid.: 633), могла прежде всего существовать в их умах. Стремительные социальные перемены также породили необходимость в переосмыслении сообщества как социологического понятия и в уходе от его морфологического понимания, которое можно обнаружить в упомянутых ранних исследованиях сообществ. Этот момент отметил А. Л. Эпстейн в своей работе о городе Луаншья в Замбии (Epstein 1964, цит. в: Hannerz 1980: 145). В центре альтернативных направлений, к которым переходили исследования сообществ, оказались социальные взаимосвязи и социальный капитал (Pahl 2005: 649), или же так называемые персональные сообщества[3] – последние (по меньшей мере, согласно оценке Дэвида Моргана) давали «более точное отражение нашего нынешнего способа существования, нежели исследования, основанные на существующих на карте территориях» (Morgan 2005: 652). Как отмечали Белл и Ньюби, «постепенно пришло осознание, что общая локация в материальной структуре сообщества могла выступать лишь исходной точкой для исследования, и мало кто из социологов мог принимать данный фактор как единственную независимую переменную» (Bell and Newby 1974: xlvii).

Недавние новшества в исследованиях сообщества заключаются в обращении к избирательной принадлежности (elective belonging) (Savage, Bagnall and Longhurst 2005; Watt 2009). Хотя это направление исследований отражает мобильности и жизненные пути в их отношении к месту, оно сводит сообщество к некоему моменту личного характера, о чем мы еще поговорим ниже.

В этой книге будет показано, что обозначенные концепции содержат важные интуиции относительно процессов конструирования места, однако этого недостаточно, поскольку они не способствуют пониманию того, каким образом сообщества воображаются в качестве коллективных и культурных фигураций. Я намеренно использую это довольно абстрактное понятие. С точки зрения реляционной социологии, фигурация представляет собой «родовое понятие для паттерна, который взаимозависимые люди в качестве групп или индивидов формируют друг с другом» (Elias 1987: 85; o реляционной социологии см. Tilly 1998 и Emirbayer 1997)[4]. В этой книге утверждается, что для понимания сообщества как культурной и коллективной сущности необходимо рассматривать его, используя формулировку Дженкинса (Jenkins 1996), в качестве набора публичных практик (см. также Roy 1994: 154). Недавно у социологов города и географов вновь появился интерес к публичным практикам, или перформансам (Benson and Jackson 2013; Dirksmeier et al. 2014). Не думаю, что рассмотрение социального сквозь теоретическую призму перформанса представляет собой нечто новое, однако уверена, что использование в нашем мыслительном инструментарии понятия «перформанс» в смысле некой публичной практики позволяет заострить теоретическое понимание сообщества в глобализированном «мире городского» (the urban world).