Соотношение «права ВТО» и национального права государств-членов

Противоположную точку зрения занимает П. Ван де Боше[422], который полагает, что вышеуказанный термин, т. е. признание международного соглашения частью национального права без соответствующего акта трансформации, или «самоисполнимость», который используют А. Ауст[423] и Я. Броунли[424], следует отличать от термина «прямой эффект» – применения частным лицом норм международного соглашения.

Таким образом, в доктрине международного права отсутствует единство подходов при определении терминологии по вопросу действия соглашений ВТО в национальной правовой системе государств-членов ВТО.

Однако при всем многообразии терминологии явно прослеживается один общий момент. Термины «прямой эффект», «прямое действие», «прямое (непосредственное) применение» и «самоисполнимость» относятся к тождественным концепциям при использовании различных слов. «Прямое применение» и «самоисполнимость» практически идентичны[425], за исключением «самоисполнимости», которая первоначально использовалась в судах США и классифицировалась как доктрина национального права[426]. Арманд де Мистрал и Я. Винтер утверждают, что несмотря на определенную схожесть этих категорий, каждая из них обладает присущей ей спецификой[427]. Дж. Джексон предлагает разграничивать «прямое применение» и «прямой эффект». Он использует термин «применимость» для обозначения вопроса, может ли частное лицо применять норму международного соглашения как «закон», даже если эта норма применяется напрямую[428]. Схожие воззрения представлены в работе П. Ван де Боше[429]. Он полагает, что во многих юрисдикциях вопрос «прямого эффекта» – это вопрос «применимости», который следует отличать от вопроса «прямого применения», означающего вопрос, нужен ли акт трансформации для международного соглашения для того, чтобы стать частью национального права. Так, например, «право ВТО» стало частью права ЕС без акта трансформации.

А.С. Дедусенко в своей диссертации «Международное торговое право: понятие, принципы и основные институты» приходит к выводу, что в случае если нормы договора санкционированы государством, т. е. являются «самоисполнимыми», то можно говорить о «прямом действии» в национальном праве[430].

Напротив, Л.П. Ануфриева признает ошибочным предположения об отождествлении «прямого действия» международного права в национально·-правовой области и «самоисполнимости» международно-правовых актов или норм[431]. Она соглашается с позицией С.В. Черниченко в том, что хотя и договор, «который для своего осуществления не требует принятия участниками специального законодательного акта, поскольку его правила детальны и конкретны»[432], «имманентные реализации положений договора во внутренней сфере государства имеют место и в этом случае»[433]. Л.П. Ануфриева утверждает, что «самоисполнимость норм договора» означает санкционированность со стороны государства и направленность норм на регулирование внутригосударственных отношений. Именно эти нормы договора и нуждаются в издании «трансформационного акта» со стороны государства[434], а «несамоисполнимые» нормы требуют осуществления конкретизации на национальном уровне государства[435].

Что касается практики международных судебных учреждений по признанию прав частных лиц в международной праве, предоставленных им через международные инструменты, то ППМП в 1928 г. высказала особое мнение по делу «The Jurisdiction of the Courts of Danzig»[436]. ППМП отметила, что «в соответствии с устоявшимся принципом международного права международное соглашение не может напрямую создавать права и обязанности для частных лиц, но согласно намерениям Договаривающихся сторон цель международного соглашения может состоять в принятии сторонами некоторых определенных норм, создающих индивидуальные права и обязанности, соблюдение которых обеспечивается через механизм национальных судов. Намерения сторон могут быть установлены посредством обращения к содержанию международного соглашения»[437].