Соотношения сил. История, риторика, доказательство

Варбург отнюдь не был человеком, безразличным к современной живописи, что доказывает его интерес к работам Франца Марка; однако Пикассо, кажется, никогда его не занимал. Упоминание Варбурга в настоящем контексте обусловлено его американским путешествием 1895–1896 годов. В ходе вояжа Варбург посетил несколько деревень, в которых жили индейцы племени пуэбло, собирал сведения об их культуре, в частности, о ритуалах. Заметки, фотографии и воспоминания, связанные с этими разысканиями, легли в основу доклада о ритуалах змеи у пуэбло, с которым Варбург, много лет находившийся в плену душевной болезни, выступил в 1923 году перед другими пациентами клиники Людвига Бинсвангера в Кройцлингене[394]. Эпиграфом к этому докладу, опубликованному лишь после смерти его автора, послужили два измененных стиха из второй части «Фауста» Гёте (ст. 7742–7743): «Как будто старую книгу листаю, / Где Афины и Ораиби – родня» («Es ist ein altes Buch zu blättern / Athen, Oraibi, alles Vettern»). В Ораиби, затерянной деревушке в скалах, Варбург искал свидетельства о ритуале змеи у пуэбло. В 1920 году он использовал эти стихи Гёте в их аутентичном облике – «Что Гарц, что Греция – меня / Везде преследует родня» [пер. Б. Л. Пастернака] – в качестве эпиграфа к своей великой статье о Лютере и астрологических пророчествах[395]. Заменив Гарц на Ораиби, основатель библиотеки, посвященной изучению Nachleben («продолжения жизни») классической традиции, подчеркнул необходимость распространить анализ культурных явлений за пределы не только Средиземноморья, но и самой Европы. Встреча с индейцами пуэбло позволила Варбургу интерпретировать итальянское Возрождение в нетривиальной перспективе, остающейся как никогда влиятельной и актуальной[396].

Конечно, категории познания, которыми воспользовался Варбург, стремясь разомкнуть свои культурные горизонты, служили частью определенной традиции: достаточно вспомнить о морфологических сближениях, разработанных Гёте и вдохновивших грандиозный проект Варбурга, названный «Мнемозина». О культурном многообразии следует говорить на особом языке: оно исчезнет, если мы разбавим его бесцветным эсперанто. Но кто же будет говорить на этом языке? Лишь малая часть тех, кто в принципе имеет на это право. Вернемся еще раз к соотношениям сил. Из хороших чувств рождается плохая литература, писал Жид; а также плохие исторические исследования[397].

11

В 1943 году Брассай, знаменитый фотограф венгерского происхождения, спросил у Пикассо, с которым они дружили, откуда у того возникла привычка ставить дату – год, месяц и день – на всех своих произведениях, включая небольшие рисунки. Пикассо ответил, что желал оставить после себя как можно более полный свод свидетельств, дабы им однажды могла воспользоваться «наука – возможно, ее будут называть наукой о человеке, – которая постарается почерпнуть больше сведений о человеке как таковом, изучая творящего индивида…»[398].

В период создания «Авиньонских девиц», как мы видели, Пикассо не был еще столь одержим датами. Однако это не отменяет значимости проанализированного здесь случая. В прошлом слово «exemplum», так же, как и соответствовавший ему греческий термин «paradeigma», обозначало образец в нравственном смысле. В более близкую к нам эпоху «образец» («modello») и «парадигма» («paradigma») обрели познавательное измерение. Способность Пикассо превращать ограничения в вызовы, а вызовы в возможность выбора, безусловно, выходит за пределы обыденного. Впрочем, ограничения, вызовы и выбор свойственны жизни каждого из нас. Тяжелый генезис «Авиньонских девиц» можно считать образцом – упрощенным, как и подобает всякому образцу, – человеческой деятельности как таковой.

Послесловие к русскому изданию

1

Первая версия этой книги была напечатана в 1999 году на английском языке: ее основу составили Menachem Stern Lectures в Иерусалиме, которые я прочитал в 1994 году (они соответствуют главам 1, 2, 3, к которым я добавил предисловие и главу 4). Название – «История, риторика и доказательство» – при публикации на итальянском (в этот момент я присовокупил к тексту главу 5 и очень важное для меня вступительное примечание) было изменено на «Соотношения сил». Однако открывающее книгу посвящение Итало Кальвино и Арнальдо Момильяно сохраняется начиная с первого английского издания. Соседство этих двух имен поможет понять смысл «Соотношений сил».

Я имел счастье лично знать Итало Кальвино (1923–1985) и Арнальдо Момильяно (1908–1987). Несмотря на разделявшую нас разницу в возрасте, мы сблизились благодаря моим родителям. Кальвино и моя мать, Наталия Гинзбург, были друзьями; в течение многих лет они работали вместе в издательстве «Эйнауди». Светлой памяти моего отца, Леоне Гинзбурга, умершего в римской тюрьме Реджина Чели в 1944 году от нацистских пыток, Момильяно, знавший его с юности, посвятил одну из своих статей[399].